Входя в офисное здание на улице Реконкиста, Мермоз кладет руки в карманы шерстяного пальто. Навстречу идут две девушки в длинных, колышущихся на ходу юбках, и он одаряет их своей фирменной улыбкой.
За последние месяцы было много всего: ознакомительные полеты, приземления на кишмя кишащие комарами болота посреди бескрайних пампасов, где – куда ни посмотри – глазу зацепиться не за что, а еще – возле затерянных в сельве селений аборигенов, которые, увидев, как он выпрыгивает из кабины самолета, становятся на колени и начинают молиться.
Но из всех гор, над которыми ему приходилось летать, ни одна не вызывала у него столько проблем, как гора из папок, что высится на его столе в кабинете начальника летной службы. Он тяжело вздыхает.
Недели лихорадочной работы: приемка из Франции машин, прибывающих с неизменными задержками, техническое обслуживание моторов, ознакомительные полеты, чтобы лично осмотреть все аэродромы от Аргентины до Бразилии с их взлетно-посадочными полосами, которым неизменно угрожает буйная природа, с жадностью пожирающая расчищенные в сельве пространства, и дождливым климатом, преобразующим почву в жидкую грязь. Однако самое худшее для него – давать пилотам указания, в том числе тем, кто летает дольше него самого. А еще бюджеты, счета, доклады, репарации… когда от всего этого он начинает задыхаться, то оборачивается к висящей на стене карте, где ярко светятся красные линии, что пересекают всю Южную Америку, объединяя Парагвай, Чили, Бразилию, Боливию, Патагонию… Переплетение нитей, пока что – всего лишь линий на карте; взлетно-посадочные полосы где-то далеко, пока что – не более чем грязные лужи; самолеты, которые нужно довести до ума; начальники аэродромов, которых еще нужно обучить; ангары, больше похожие на лавку жестянщика.
Работа на износ, но он сильный. В гриль-ресторане, куда он ходит обедать, он зараз уминает по три огромных куска жаркого, а на десерт – пирог с ливером или целый поднос пирожков с мясом.
Из Монтодрана каскадами идут радиограммы от Дора. Дора требует подтверждений и отчетов по каждому поводу, и Мермоз тихо радуется, что его шеф далеко, на расстоянии в несколько тысяч километров.
В марте после сумасшедших недель, когда он разрывался, облетая аэродромы в сельве и при этом стараясь успевать вести переписку с центром и делать бумажную работу, наконец-то настает великий день. Если линия сдюжит, «Аэропосталь» войдет в историю: это будет первый обмен корреспонденцией между Америкой и Европой с использованием авиапочты.
На новой линии первый участок длинный, предположительно его последовательно выполнят два пилота: перелет между Буэнос-Айресом и Наталом, тем мысом в Бразилии, откуда отправляются корабли, что пойдут через Атлантику, до Сенегала. А уже там его коллеги, летчики, заберут почту и через Африку по воздуху доставят ее в старушку-Европу.
Первый полный прогон должен пройти без сучка и задоринки, поэтому, хотя он не спал двое суток, Мермоз сам залезает в кабину «Бреге» и взмывает в небо, положив тем самым начало первому длительному перелету с открытой кабиной. В путь он отправляется на рассвете, однако жара в Буэнос-Айресе сгущает воздух. Аргентина остается позади, и без каких-либо неожиданностей он приземляется на аэродроме Монтевидео. Единственная неожиданность – вопли Мермоза в адрес механиков, чтобы поторопились с заправкой.
– Почта! Почта! Почта!
И приходит в бешенство, когда в Бразилии обнаруживается, что двигатель течет – это несколько лишних часов на земле, и он вынужден в нарушение всех своих планов провести ночь в Жагуаране. Ужинает один. Яростно жует рис и фасоль, и никто не решается ему и слово сказать.
Лицо его светлеет, когда рано утром докладывают, что самолет отремонтирован. И он взлетает, держа курс на Рио-де-Жанейро и выжимая из двигателя до последней капли все, на что тот способен. А там уже с работающим двигателем его ждет другой летчик, который доставит почту в Натал.
Несколько часов спустя по радио ему сообщают, что почта погружена на борт принадлежащего компании почтового судна, совершающего регулярные рейсы в Дакар.
А в далеком кабинете под Тулузой мужчина с угловатым лицом докуривает сигарету, ожидая радиограмму. Известия о прохождении почты через все перевалочные пункты он встречает с совершенно невозмутимым выражением лица. Единственное, что выходит у него изо рта, это густой дым. Ни комментария, ни междометия. Легенда, которую пересказывают друг другу в ангарах и в столовой «Большого балкона», гласит: Дора холоден как лед, чувства ему неведомы, а удовольствие испытывает только от докладов о прибытии почты точно в установленные сроки. И никто не знает, что в тот день он смеется – про себя.
Письма, написанные в Буэнос-Айресе, прибывают в Тулузу – преодолев тринадцать тысяч километров дистанции, с океаном и морем между ними – за одну неделю. Мермоз открыл самую длинную в мире воздушную линию.
В Буэнос-Айресе его встречают поздравлениями, в посольстве усаживают за огромные столы и произносят перед ним бесконечные речи. После третьего банкета он всех посылает к черту. Во время одного из таких празднеств, лишь только отзвучали все официальные тосты, он встает из-за стола и прощается. Спешно, на бегу, почти вырывает шляпу и пальто из рук официанта.
– Куда же вы так торопитесь, месье Мермоз? – вопрошают участники мероприятия, весьма разочарованные.
– Летать.
Его все поздравляют, но он-то знает, что поздравлять пока что не с чем, пока он еще ничего не сделал. В последующие месяцы Мермоз открывает другой фронт. На некоторых линиях дневной выигрыш авиапочты в скорости по сравнению с поездом теряется ночью, пока самолеты спят в ангарах. В голове Дора уже давно зреет одна идея, и он заразил ею Мермоза: есть еще одна ступень, на которую нужно подняться.
Мермоз начинает облетать аэродромы бразильской линии, лично инструктируя каждого начальника по поводу установки сигнальных огней на полосах. И видит высоко взлетающие брови, попытки возразить, жесты крайнего изумления или даже возмущения. Все это он отметает одним решительным жестом и гасит излучаемой
