более, что пока это участие только словесное. Комплименты друг другу мы скажем, сделав дело, когда заслужим их.
Я уверен, что заслужим. Не бывал я в Сибири, но много видел сибиряков — это особый народ, — и несокрушимо верю, что он может сделать большую работу.
Всем сердцем желаю вам, уважаемые люди, бодрости духа и духа дружбы, согласия сердечного в добром, нужном деле!
Все остальное — неизбежно приложится.
1912/Х. 12.
А Вы мне пришлете Вашу книгу о шаманизме? Пожалуйста! Интереснейший вопрос. Им весьма усердно занимался Джемс, прагматист; он очень выспрашивал, какие материалы есть в России по вопросу о шаманизме? Кажется, смерть не дала ему кончить работу, начатую им на основании английских источников, но он говорил, что работа начата им.
Удивительно хорошее впечатление вызывал этот человек.
Будьте здоровы!
До 29 сентября [12 октября] 1912, Капри.
Дорогой Николай Александрович!
В данное время я лишен возможности быть полезным делу, затеваемому Константином Сергеевичем. Утопаю в работе, очень спешной, очень нужной. Если б он затеял это летнею порой, когда я сравнительно свободен!
Само собою — пусть он делает «опыты», но я боюсь, что он не вполне меня понял и что актеры, участники опытов, начнут действовать не от самих себя, а от литературы: вспомнят наиболее выигрышные роли старых пьес и выдвинут их, а не свои представления о любящем, ненавидящем, скупом, злом, ленивом, добром и т. д.
Тем — не может быть, и, конечно, я не могу дать их. Тема пьесы — действие ее — развивается из противоречий тех образов, которые создадут лица, участвующие в опытах.
Эх, кабы К[онстантин] С[ергеевич] дал мне время изложить мои соображения по этому поводу, — право же, дело интересное, и начать его следует осторожно, чтоб сразу же не встать на ложную почву и не испортить идеи!
Если же он не хочет подождать с месяц времени, скажите ему, чтоб не брался за серьезные характеры, а начинал бы в тоне легкой комедии.
Я постараюсь все-таки послать на Ваше имя кое-что для начала.
Конечно, я и здоров, и бодр, и зол, и все прочее.
Скоро в Москве выйдут мои «Сказки» — пошлю Вам, Качалову, Москвину, которым кланяюсь весьма. А К. С. — в особицу.
Спасибо Вам за книги! И за все Ваше милое отношение ко мне.
Т[атьяне] В[асильевне] — поклонище.
Крепко жму руку!
А хорошо прошло лето этого года — очень плодотворно. Живописцы написали здесь много интересного. Славные они люди. Сейчас разъехались почти все уже.
Не найдет ли Ваш книголюб где-либо у букиниста сочинений Блаватской, теософки? Особенно нужна книга «Загадочные племена Голубых гор», а также и прочие ее писания. Порадейте!
29 сентября [12 октября] 1912, Капри.
Дорогой Константин Сергеевич!
Художник — это человек, который умеет разработать свои личные — субъективные — впечатления, найти в них общезначимое — объективное — и который умеет дать своим представлениям свои формы.
Большинство людей не разрабатывает свои субъективные представления; когда человек хочет придать пережитому им возможно ясную и точную форму — он пользуется для этого готовыми формами — чужими словами, образами, картинами — он подчиняется преобладающим, общепринятым мнениям и формирует свое личное, как чужое.
Я уверен, что каждый человек носит в себе задатки художника и что при условии более внимательного отношения к своим ощущениям и мыслям эти задатки могут быть развиты.
Человеку ставится задача: найти себя, свое субъективное отношение к жизни, к людям, к данному факту и воплотить это отношение в свои формы, в свои слова.
Пред Вами — пять мужчин, пять женщин; это значит, что Вы имеете пред собою в неразработанном виде десять различных представлений о том, как люди хотели бы жить, десять неясных очерков желанного — десять разных отношений лично к Вам
У каждого из пяти мужчин есть свое представление о желанной женщине, у каждой женщины своя мечта о желанном мужчине.
Одному из пяти мужчин скупой кажется только бережливым, другому он органически противен, третий считает его жалким и несчастным, для четвертого скупой во всем смешон, пятый уподобит его Плюшкину и успокоится на этом, — пятый будет наиболее бездарный человек.
Одна женщина видит себя влюбленной в аскета и побеждающей его аскетизм, другая любит развратника и своей любовью облагораживает его, третья думает, что природа, создав ее женщиной, посмеялась над нею, и не любит мужчин, завидуя их свободе, четвертая просто хочет быть матерью, женой, понимает это назначение своеобразно, глубоко, но — почему-либо не может служить ему, пятая берет жизнь просто, не задумываясь ни над чем, и, причиняя ближним боль, искренно удивляется: как это случилось?
Каждый из десяти видел много извозчиков, лавочников, матерей, актеров, у каждого есть в душе незаметно для него сложившееся, может быть, неясное ему представление о характерных особенностях извозчика, актера, лавочника, матери, — это представление о типе человека той или иной группы, его надобно выяснить, вызвать, оформить по-своему.
Пред Вами десять человек так, как Вы их видите, так, как они видят каждый сам себя и друг друга, и, наконец, так, как всякий из них хотел бы видеть сам себя.
Наконец — пред Вами десять честолюбий, — каждый из этих людей желает быть возможно более заметным в жизни.
Вы предлагаете одному из этих людей такое задание:
«Дайте мне ваше представление о человеке, которому земная жизнь кажется непоправимо испорченной, грязной, она его оскорбляет и ужасает, он верит в бога и загробную жизнь».
Другому Вы предлагаете:
«Выясните себе Ваше представление о хорошей женщине, для которой каждый человек — как бы сын ее».
Пред Вами встанут два образа- человек, отрицающий жизнь, и другой — женщина, которая чувствует себя хозяйкой мира, творцом всех ее новых сил. Столкнется живое, активное, и мертвое, пассивное.
Пусть Вам дадут еще образ женщины дон-Жуана, которая, подчиняясь чисто половому любопытству или в поисках идеального мужчины, стремится привлечь к себе каждого, кто встанет на ее пути.
Имея эти характеры, Вы уже имеете не только материал, но и неизбежность драмы; поставьте эти характеры друг против друга, они тотчас же начнут действовать, т. е. жить.
Вторая дама не преминет подвергнуть аскета искушениям плотским. Первая не в состоянии будет допустить игру с живым человеком. Сам аскет может быть увлечен первой и удивлен второю: он может некоторое время качаться, как маятник,
