с белым платочком на плечах. Она сняла трубку и приложила руку к левой груди: «Родила? Кого? Сына!.. Васька рад небось!.. А сватья чего харахорится? Что из того! Уж не переломится!.. Наскочила, как телега на пень!.. Как встречали?.. Смотри-ка, родня! Крутилась над ними финтилятором!..»
Сережа следил за телефонисткой, а она за последней минутой разговора, не принимая ни чью сторону и сопереживая землякам. «Ну и передай им, – грозно неслось из открытой кабины, – не лезли мы в кумовья!..» Трубка уже зависла над рычагом, но еще что-то скворчала. Женщина сдернула с себя платок: фу, жарко! (Сереже показалось, что телефонистка добавила время.) «А у вас дождь?.. К нам, значит, придет!.. Да. Тогда пойду, соберу. Поди, успеем! Подкашивали вчерась немного…»
Женщина прошла мимо стойки, сказав привычное «спасибо» и думая о дожде.
Телефонистка поправила тугой узел на затылке, будто он сбился от тяжелого разговора. Хотя и так в ее прическе не было ни единого вольного волоска! А Сереже рисовались пружинистые завитки на ее висках, и еще, очень будет кстати, жгучий полумесяц с краю белого лба.
– Барнаул, ждите.
Конечно! С удовольствием будет ждать! Тем более что в зале он остался один.
Они сидели напротив друг друга. Телефонистка прикладывала ладонь раковиной к уху и замирала. Временами она смотрела на часы и держала скрученный шнур, как звонарь множество веревок. А еще Сереже казалось, что она прислушивается вполне привычно и к тем робким восторгам, которые исходили от него.
Сережа подошел к стойке.
Женщина пожала плечами, мол, пока ничего. И даже не подняла взгляд.
– В вашем присутствии, наверно, говорят только хорошие слова?
Он кивнул в сторону кабинки, потому как хотелось что-то делать, махать руками, чтобы привлечь наконец ее внимание:
– Все прекрасно, все удивительно!..
Телефонистка не ответила.
– А еще, говорят вам, что вы красивая! Правда?..
Она впервые нахмурила фарфоровый лоб, но опять смолчала.
Зазвенел телефон, с каким-то новым спотыкающимся звуком.
Телефонистка сняла трубку и долго слушала, теребя шнур: «Да. Как обычно. Люди есть!.. Опять ты с этим телевизором!.. Мне просить? Не знаю. Попробую. Как получится!.. Ну, сказала же!..»
«Местный звонок», – решил Сережа, прохаживаясь по залу и выражая скуку на лице. На самом деле ему не нравился мужской голос из трубки, прервавший ожидание колоколов.
Студент подошел к окну. Внимание его привлек папоротник, забавлявшийся на ярком солнце собственной полупрозрачной тенью. Узорчатые листья трепетали веером на ветру. А под ними затаился оранжевый бутон.
Он вернулся к стойке. Телефонистка отвечала тихо в трубку, слегка морща точеный нос с темной родинкой на переносице, похожий на белую шахматную королеву. Сережа вспомнил, как в детстве играл в шахматы ради одной только любви к королеве, и, чтобы дать ей простор на доске, отдавал без сожаления все другие фигуры.
– Барнаул!
Он обернулся: телефонистка говорила еще по местному и показывала пальцем на стеклянную дверцу: «Мама».
В кабине было скользко и тревожно. Однако Сережа бодро сказал в трубку, что у него все хорошо и все прекрасно. Не доверяя его словам, мама отлавливала в голосе сына какие-то новые нотки вольности и торопливости. И сын чувствовал, как за ее спиной осуждающе покачивала головой китайская принцесса.
Оплатив заказ, юноша не торопился уходить:
– Спасибо вам!
– Отчитались?
– Да…
– Что-то еще?
– Нет… Так хорошо здесь у вас. Спасибо!
– Пожалуйста.
– Прохладно…
Кивнула.
– У вас еще огоньки цветут… здесь. – (Оставила без ответа.) – А у нас их уже нет!
Он напоминал ей телочка: выгнали впервые на пастбище, а он стоит у чужого плетня и думает, что заблудился.
– Какая вы красивая!
Комплемент оказался смаранным из-за сравнения с телком. И хотя он этого не мог знать, но почувствовал ее досаду.
Телефонистка слушала его слова с привычным равнодушием, которое он принял вначале за безмятежность. В отчаянии Сережа стал говорить торопливо, будто в тесной кабинке на последней минуте:
– Но вы не просто красивы. – Тонкие брови метнулись вверх. – Вы прекрасны! Это… это красота богини! – Он почувствовал музейный тон своего признания, еще больше смутился, заспешил, на лету подбирая слова. – На вас хочется смотреть и смотреть… Просто так! Ничего не понимая. Это как жажда. Это… такая… такое нельзя понять… оторваться!
– Спасибо, больше не надо, – прервала телефонистка.
От ее холодных слов стало легче.
И теперь ему показалось, что она хочет скрыть свое чувство, в какой-то мере даже жалея его.
– Я не смог выразиться понятнее.
– Нет, я все поняла.
– А вы теперь замужем? – спросил он уже спокойно, как будто давно знал ее.
Женщина оставила вопрос без внимания.
– Вот так и будете сидеть одна целый день?
– До шести утра, – уточнила женщина, не придав тому значения.
– Всю ночь?
– Привыкла. Работа такая.
Опять раздался местный звонок, и мужской голос вновь начал выворачивать телефонные жилы, требуя какой-то телевизор. Телефонистка хмурилась. И легонько стучала пальцами в трубку, будто сломалось реле, которое соединяло только приятные голоса.
9
Студент вышел на улицу. Собака и козел его не дождались.
Слепящее солнце придавило деревню к земле. Домики попрятались в тени яблонь и черемух. Поверх плетней и заборов натянутая струна звенела каждый раз, как он мысленно спрашивал телефонистку: «Вы всю ночь одна?» – «Да, до шести утра!» – «Как в заточении!» – «А вы освободите меня!..»
Спасительная легкость его натуры подсказывала: он ушел, она осталась. Но где? Образ заточения недолго занимал его. Телефонистка должна поселиться в его душе! Без согласия, и даже без ее ведома! Пусть она останется в образе неподвижном, безмятежном и бесстрастном…
Идя по улице, он всматривался в женщин, отмечая озабоченность в их лицах. А его королева сидела и тосковала одна! Сережа мысленно приблизился к ней и вдруг понял, что видит только розовые ямочки на щеках фарфоровой китаянки.
10
Из дома Муравского слышался стон выдираемых гвоздей. Сережа прошел мимо крыльца в сад, чтобы вспомнить лицо телефонистки или решиться на что-то.
Среди зарослей кленов и рябин стояла дощатая беседка, похожая на старое брошенное гнездо. Студент вошел в нее, осторожно пробуя руками ветхие столбы. Будто перед дальней дорогой. Куда, еще не знал. Но уже ощущал в себе упругость нацеленной души! В любви должно быть движение. И даже не в смысле развития: от умиления к страсти, от скуки к разочарованию…
Где-то лениво кричали петухи, трубным звуком мычали коровы.
Темные лавки были изрезаны кривыми надписями имен и годов. Где сейчас эти люди, что они хотели оставить о себе? И опять ему чудилась телефонистка, находящая в пространстве жизни какие-то особые нити, связывающие людей. «Отчитались?» – ее голос казался теперь насмешливым.
