патетичен в освящении КТФ, что страницы буквально сочатся кровью морализаторства. В других же местах он сводится к тем самым романтическим банальностям, которые нещадно бичуются остальной частью текста. Это либо очень хитроумная манипуляция читателем, либо то, о чем, по всей вероятности, думаем мы — произведение, частично созданное одним автором и дописанное другим».
Я сажусь, охваченная внезапным любопытством. Кто этот человек? Я открываю профиль, но вижу лишь имя пользователя, мягкое и безобидное, — daisychain453. Фотография отсутствует. У аккаунта нет знакомых мне друзей или подписчиков, а история его предыдущих рецензий — столь же вдумчивый анализ таких ненавидимых книг, как «Помощь» и «Американская грязь», — увлекательна при беглом просмотре, но не дает никаких подсказок об авторе.
Я не без испуга убеждаюсь, насколько хорошо этот рецензент, похоже, знает меня. Предыдущие части ее рецензии настолько умны, настолько проницательны в отношении методов, используемых в тексте, что я задаюсь вопросом, имела ли она некий доступ к электронной почте моего редактора, или, возможно, когда-то работала в Eden.
В уме у меня особо задерживается последний абзац:
«Однако чего в этой беседе никто действительно не затронул, так это природы отношений Лю и Хэйворд. Все свидетельства говорят о том, что они действительно были друзьями, хотя это кажется ужасным поступком по отношению к другу. Так что это было — случай мелкой ревности? Была ли Хэйворд (?!) некоторым образом ответственна за смерть Лю? Может, теперь она каким-то извращенным образом пытается отдать дань уважения своей сопернице-подруге? Или она на самом деле непричастна ко всему этому делу? Откровенно говоря, я бы даже заплатила за то, чтобы почитать роман обо всей этой сумятице».
Всё. Во мне сидит мой новый проект.
Я просыпаюсь с концепцией, укорененной в моем сознании; полностью сформированной, спаянной моим бессознательным за несколько часов прерывистого сна со сновидениями. Вот он: путь к литературному искуплению и хитовый блокбастер одновременно. Ответ все это время был настолько очевиден, что мне просто не верится, как я его до сих пор не замечала.
От спорных моментов я больше уклоняться не буду. Такое мышление меня сдерживало — до этих пор я была убеждена, что мое литературное возрождение должно быть отделено от наследия Афины.
Но я не могу двигаться дальше и забыть. Этого мне никто не позволит, и в первую очередь призрак Афины. Я не могу избавиться от ее влияния или от слухов, окружающих ее; окружающих нас.
Вместо этого я встречусь со всем этим лицом к лицу.
Я напишу о нас. Хорошо, не совсем так — о вымышленной версии нас. Псевдоавтобиография, где смешаны факты и вымысел. Я опишу ночь, когда она умерла, во всех ее душераздирающих, зловещих подробностях. Я опишу, как я украла ее работу и опубликовала ее. Опишу каждый шаг на моем пути к литературной славе, а затем мое ужасающее падение. Ученые будут препарировать этот текст целый день.
Они напишут целые труды о том, как ловко я смешала правду с ложью, как я опровергала слухи о себе, превращала уродливые кривотолки о драгоценной дружбе в историю, сталкивающую читателей с их собственным болезненным стремлением к скандалу и уничтожению. Они назовут это проломным. Радикальным. Новаторским. Прежде еще никто так не опрокидывал литературных ожиданий.
Я подчеркну и сапфический характер наших взаимоотношений. Читатели это оценят; странные любовные истории нынче в ходу. Добавьте небольшой намек на влюбленность в девушку, и тиктокеры придут в неистовство. По книге могут снять и фильм. Флоренс Пью сыграет меня. А девушка из «Безумно богатых азиатов» сыграет Афину. Партитура будет полностью из классической музыки. Картина завоюет все награды.
И когда этот скандал будет преобразован и сохранен в форме романа; когда все уродливые, неподтвержденные слухи обо мне благополучно перекочуют в область фантастики, я стану свободна.
Я так взволнована, что чуть не отправляю Даниэле имэйл с предложением — прямо так, с кондачка. Но у Даниэлы сейчас своего дерьма по горло. Какой-то неназванный бывший помощник редактора стуканул Publishers Weekly, что у Даниэлы есть привычка во время встреч говорить всякие неполиткорректные вещи («У нас уже есть писатель-мусульманин, — сказала она однажды в Zoom с командой. — Еще один, и будет уже перебор»). В ответ Eden подвергается пиар-обструкции. «Я твердо привержена принципам разнообразия, справедливости, инклюзивности во всех областях своей работы, — заверяет Даниэла в имэйле, разосланном всем ее авторам. — Данное высказывание было вырвано из контекста и вброшено в прессу кем-то, кто, как я полагаю, имел со мной личные счеты». Последнее, что я слышала, — это что она внесла ряд пожертвований в какой-то залоговый фонд на Среднем Западе, хотя не вполне понятно, какое это имеет отношение к самой проблеме исламофобии.
Меня это волнует не особо. История с Даниэлой уляжется. Профессионалов-издателей постоянно винят в словесных огрехах, но никто не уволит женщину-редактора из издательства, где все остальные мужчины. Тем не менее ее почтовый ящик лучше пока оставить в покое.
И вместо этого впервые за несколько недель я всерьез берусь за тему. Слова буквально спархивают с кончиков пальцев, и эта легкость во мне, вероятно, оттого, что здесь нечего выдумывать, не на чем тормозиться и незачем вилять. Это просто правда, исходящая лично от меня, и на этот раз я полностью контролирую свой нарратив. Я начинаю выдавать тысячи слов в день — темп, которого я не достигала со времен колледжа. И по утрам я уже чувствую азартное влечение сесть за ноутбук, из-за которого я не встаю почти до полуночи, совершенно не замечая хода времени.
Подспудно я не могу не чувствовать, что у возвращения моего писательского потока есть какая-то углубленная, едва ли не кармическая причина. Это похоже на искупление. Нет, скорее на отпущение грехов. Потому что, если я могу писать это сама, если мне хватает сил превращать весь этот жуткий раздрай в прекрасную историю, тогда… что ж, содеянного это не изменит. Но это придаст ему художественную ценность. Это будет способ раскрыть правду, не произнося ее вслух. И помимо всего прочего, это будет развлекать. Все это навсегда запечатлится в умах читателей, подобно запоминающейся мелодии или красивому женскому лицу. Эта история станет вечной. А Афина будет ее частью.
Чего еще может желать писатель, кроме такого бессмертия? А духи — разве они не хотят, чтобы их просто помнили?
Все эти дни я постоянно думаю об Афине.
Воспоминания о ней меня больше не преследуют. Флэшбэкам, когда они вторгаются, я более не препятствую. Вместо этого я в них задерживаюсь. Я подробно изучаю их, погружаясь в связанные с ними чувства, и представляю десятки способов
