- Режьте!.. Ой нет, не режьте!..- хрипел, изнемогая, Ягнич. Эти едва различимые бормотания, возможно, не были обращены только к врачу. Находившийся при операции помполит расшифровал эти невнятные хрипы как прощальные указания старика команде, как его заклинания, чтобы не резали там, наверху, парусов, держались до последнего.
Под утро шквал пронесло, успокоившееся море осветилось солнцем. Капитан облегченно вздохнул: люди живы, судно держится на воде, хотя и жалкий имеет вид после такой трепки... Курсанты, когда врач наконец-то разрешил им навестить Ягнича, застали старика изможденным, но в спокойном, даже уверенном состоянии духа.
- Теперь еще поживу,- сказал он.
Сами исхудавшие, измученные, измордованные схватками со стихией, ребята все же пытались шутить, допытывались у Ягнича: о какой это тете Моте кричал он под ножом хирурга. Обиделся старик. Пустое, не было никакой "тети Моти", нс захотел Ягнич об этом и говорить. Другое занимало его:
- Как там наверху? Как бизань? А грот? А фок? Не разнесло?
- Там порядок, а вот здесь... Ох и крику же было,- не унимались хлопцы.- Думалось - каюк нашему Нептуну, а оно, вишь, как!.. Из потустороннего рейса вернулся. Ну и дед! Вот за это любим и поздравляем!
И пытались уточнить:
- Такая воля у вас или это со злости? Чем победиша?
Откуда такая феноменальная жизнестойкость организма?
Ягнич, кажется, и сам не мог этого до конца объяснить.
- Сердце, видать, оказалось живучее, двужильное.
Чую, крышка мне, хлопцы, совсем умираю, а вот умеретьто никак и не могу.
Ягнич признавался в этом смущенно, с виноватой улыбкой, будто испытывал неловкость, что такого переполоху наделал, напугал экипаж, причинив столько хлопот и матросам, и капитану, и этому коновалу с ножом. Сердце сердцем, но было ведь и другое! Но не сознаваться же ему, что, может, только благодаря этим хлопцам и выжил, что не мог оставить их, желторотых, в такую тяжкую минуту.
А сердце, сердце что ж... Оно знает, когда ему нужно быть нсумирающим, двужильным!
Рейс между тем продолжался, парусник шел прежним курсом и неуклонно двигался к родным берегам. Впрочем, по пути пришлось еще подобрать с плота рыбаков-греков, которые и после того, как были взяты на палубу, накормлены и переодеты в спортивные костюмы курсантов, все еще не могли прийти в себя, очумелые, не могли объяснить толком, каким образом удалось им после гибели судна оказаться на жалком этом плотике и удержаться на нем, пока их не подобрал "Орион". Врач оказал потерпевшим необходимую помощь, и уже не Ягничев стон наполнял кубрик, но теперь сам он прислушивался к тому, как уложенный по соседству молодой курчавый грек в ожидании укола что-то бормочет по-своему, а по-нашему только ойкает под шприцем - ойканье, оно, видно, одинаковое у всех, как и слеза людская. Вскоре греков должны бьтлн сдать на берег, явилась мысль оставить в Пирее и своего только что прооперированного орионца на долечивание, но Ягнич от такого предложения отказался наотрез. Самое намерение это обидело его не на шутку.
- Если уж стал для вас Ягнич обузой,- сказал угрюмо капитану,- можете и выбросить, да только можно же сделать это поближе к родному берегу... Ведь у Ягнича есть там своя Кураевка.
Капитан успокоил: нет так нет, против вашей воли никто не собирается идти. И добавил с улыбкой:
- А Кураевка -то сила...
Ягнич после этого еще некоторое время держался настороже, особенно остерегался коварства "коновала".
Даст каких-нибудь порошков, усыпит - и проснешься уже в чужом порту...
Не Пирей его испугал - испугало одиночество. В тощ Пирее бывал он множество раз, люди как люди, хотя и Другого племени. Случилось даже так, что и первый его, Ягнича, рейс когда-то был именно в Пирей, это тогда, когда еще безусым комсомольцем, прибавив себе лет (потом это и в паспорт перешло), по известному призыву комсомола пришел он на флот вместе с тысячами таких, как и он, плечистых степных крепышей. И бывают же совпадения в жизни: только ступил на палубу - сейчас же в рейс, выполнять ответственное поручение Коминтерна! Суть задачи заключалась в том, чтобы как можно скорее зайти в Пирей и в обход портовых властей взять ночью па борт болгарских революционеров, которых нужно было во что бы то ни стало спасти от расправы после поражения восстания. И ходил, и рисковал, и взял их в ту ночь тайком на борт, а теперь в этом самом Пирее тебя, выходит, самого с борта?! Однако обошлось. Есть все-таки у людей совесть.
Против Пирея, как такового, он ничего не имеет, но и над его Кураевкой не смейтесь. Потому что у каждого человека должен быть свой берег, к которому бы он всю жизнь душой тянулся, видел бы его и за тысячи миль, с любых параллелей и меридианов. Недаром же замечено моряками: судно идет быстрее, когда возвращается к родным берегам. Само летит!
Отлеживаясь в кубрике под врачебным надзором, Ягнич постепенно выздоравливал, покорно выполнял все предписания "коновала", хотя заметно и тяготился этим. Хотелось ему знать, где они сейчас идут, какой там день наверху и какой ветер. А еще - какой вид имеет "Орион" после бури, после той адской воющей ночи, похож ли на себя или стал неузнаваем? Интересовался, кто это встречный приветствовал гудком их "Орион",впрочем, как же его, красавца, не приветствовать: паруса на морях нынче редкость, и на любых широтах капитаны издалека узнают - учебное крылатое судно. Датчанин ли там идет, француз или норвежец, а, поравнявшись с "Орионом", непременно включит сирену, отдаст честь - так уж издревле повелось у моряков. Кому-кому, а Ягничу по душе такой обычай.
Однажды зашел проведать его капитан.
- Хавдуюду, Гурьевич, как настроение? - Сел подле кровати, расспросил о самочувствии, похвалил врача, отважившегося на такую смелую операцию (с "коновалом"
они, кажется, дружат).- Молодец, отлично справился,- расточал похвалы капитан,- хотя для пего была первая такой сложности операция.
- Оно и видно. До меня, похоже, только лягушек в институте резал, а тут наконец человек попался. Вот он и возрадовался.
- Не говорите!.. Умелец.
- Кишку, какую нужно, все не мог найти ваш умелец, все не ту тащил.
- Нет, я серьезно: он действительно молодец. При такой качке, когда все вверх тормашками летело, не растерялся, мгновенно и точно поставил диагноз и почти без наркоза...
- Да еще тупым ножом...
- У них, Гурьевич, тупых не бывает. Не зря дали парню диплом, да еще с отличием.
- Пускай и с отличием, а кишку тянул не ту,- упорно стоял на своем Ягнич,- хорошо, что так кончилось, могло бы гораздо хуже...
И после этого погрузился в размышления.
Всяких перевидал он на своем веку и капитанов и врачей. О теперешнем своем капитане, этом самом Янченко, старик наилучшего мнения: уважительный человек, ценит твой опыт, заслуги и, хотя молод, уже пользуется на флоте большим авторитетом, привлекает людей умом, корректностью. Янченко-капитан тоже из числа бывших воспитанников Ягнича, тоже в свое время в звании курсанта ходил на "Орионе", как и все, лазал по реям, стоял подтянутый пород преподавателем с секстантом в руке, выполняя урок, внимательно определяя высоту солнца. Сколько их, молодых, прошло через "Орион", сколько закалялось под его парусищами! Один контингент сменялся другим, бывшие твои воспитанники, которых ты до седьмого пота гонял, школил, похваливал или стыдил, теперь сами где-то ходят по мировым акваториям в званиях штурманов, старпомов или капитанов, и только он, Ягнич, остается на палубе "Ориона", будто прирос к ней, накрепко, навсегда. Он тут - как вечный. Все кроит да шьет из прочного, специально обработанного, в льняном масле вываренного полотна парусье. Что парусина? Всего лишь материал, который только после твоих рук, после твоей выдолки станет парусьом! Все новым людям, которые приходят к нему на выучку из мореходок, передает Ягнич немудреные свои секреты - как связать тот или иной узел, зачалить конец, приладить на стальном конце "гашу", которая по-ученому называется ".6гоп"... Казалось бы, не один ли черт: огон ил" гаша? А может, и не один. Для кого огон, для него, Ягнича, только гаша, так, а не иначе,всему флоту свою кураевс;кую терминологию навязал. Хорошо ужо и то, что нt' забивают. Никто из тех, кто проходил на "Орионе"
жесткую Ягничеву науку, оказавшись даже в министерстве или встретив однокашника где-нибудь в далеком порту, не забудет спросить: "Ну как там наш Ягнич, вечный наш узловяз?"
- Только что из порта радиограммой спрашивали о вас, - сообщил капитан.- Интересовались состоянием здоровья...
Еле заметно ухмыльнулся старик. Пошел, думали, уже акулам па поживу? Нет, как видите, еще живой и теплый.
Никуда он не денется от вас... Не пришло еще время вычеркивать его из реестров. Посматривает на своего капитана подобревшими, чуть прижмуренными глазами. Приятно все-таки видеть человека, когда он такой молодой, в самом цвету. Моряк, как ты его ни поверни,- моряк. Не скрывает и от других, что влюблен в свой "Орион". Юная его супруга (они недавно поженились) спросила однажды даже с ревностью: "Когда ты налюбуешься, наконец, своим "Орионом"?" - "Да, наверное, никогда..." - ответил он улыбаясь. Капитанский ответ. С едва сдерживаемой гордостью носит Янченко свое, пока что не совсем привычное для него капитанское звание. Не каждому в таком возрасте выпадает честь стать капитаном; оттого, может, и старается, светится весь на работе, стоит празднично сияющий, когда выполняется его звонкая команда: "Ставить паруса!.." И уже пошли расти эти паруса, разметнулись, распростерлись в небе, как крылья!.. Торжественный миг - для всех праздник, для него же, капитана, это праздник вдвойне, потому что не кто иной, а именно он поведет навстречу и штилям и штормам свое легкокрылое, вечно юное судно. Встанет на мостике, как всегда, спокойный, подтянутый, увидя его, любой скажет: этот на месте, с таким хоть в кругосветный рейс.
