приходить. Чему ж удивляться. Через некоторое время понесла она от него.
Как не скрывала она такое от сельчан, а когда пузо на нос полезло, углядел это полицай один. Понял паршивец ― из мужиков в деревне только пацаны да старики, значит, из леса кто-то ходит. Устроил он засаду возле её хаты. Терпеливый, гад, оказался. Трое суток в баньке за огородом сидел. А на четвёртые, отец как раз и пришёл. Главное, решил он уже с командованием, что заберёт маму в отряд ― негоже ей в таком положении дома оставаться. Как раз в эту ночь должны были они вместе уйти, но не вышло.
Побежал полицай, привёл своих, и как только мама с папой из хаты вышли, тут они их и взяли. У отца-то руки продуктами заняты были, не успел он сопротивление оказать. А бойца, который настороже стоял, полицаи сразу убили. Видел же этот, который в засаде сидел, куда тот спрятался. Долго потом отца били. Требовали, чтобы он согласился показать дорогу в отряд, но ничего у них не выходило. Маму тоже били, несмотря на её положение. Всю ночь, сволочи, издевались.
А утром каратели прибыли, целая машина. Как приехали, всю деревню на околице, рядом с мельницей, собрали ― там место широкое. Отца с мамой раздели, и в одном исподнем, босиком, туда привели. А время было ― ноябрь, уж морозы ударили. Поставили их перед всей деревней, и вышел из машины офицер. Он, значит, по-немецки говорит, а переводчик, что с ним приехал, переводит. Так вот, ничего он спрашивать не стал, а сказал, что, мол, есть приказ ― партизан вешать без суда на месте. А вот жену твою вместе с ребёнком ― говорит ― я сейчас одной пулей обоих застрелю, чтобы другим наука была.
Сказал, достал пистолет и маме в живот стал целиться. Тут староста не выдержал, выбежал вперёд и маму загородил. «Я староста ― говорит ― я виноват, недосмотрел. Убейте, господин офицер, меня, а женщину оставьте». Ну а тот ему: «Раз виноват ― ответишь». И застрелил, прямо на месте, у всех на глазах.
Ну и началось. Люди закричали, стали разбегаться, а каратели по ним вдогонку стрелять. Много народу перебили они тогда. Наверное, всех бы убили, но как раз отряд подоспел. Оказывается, когда родителей полицаи брали, соседка это видела. Она, как только смогла, в отряд побежала. Связная она их была. Об этом никто, даже папа не знал. Вот она партизан и вызвала. Тем самым, родителей моих спасла. Век буду за неё молиться. Жалко только, что через месяц погибла она.
***
Елизавета Петровна замолчала. Все сидели по-прежнему тихо. Наверняка они слышали этот рассказ не впервые. Мне тоже никаких вопросов задавать не хотелось. Женщина по-прежнему с любовью смотрела на портреты, как будто им всё рассказывала. Она в очередной раз погладила полированные рамки и продолжила:
– К чему я всё это рассказала. Староста-то живой оказался. Правда, ранен он был смертельно, но живой. Когда всех раненых в одной из хат сложили, он рядом с моими родителями оказался. Позвал их к себе ― сам-то двигаться не мог ― и говорит: «Видели, сколько народу за вас положили? Поняли теперь, сколько вам нужно нарожать? Вот это и есть вам мой наказ. И детям своим, внукам передайте». Сказал и умер, как будто только этого и ждал.
Ходики на стене вдруг заскрипели, там что-то щёлкнуло, и кукушка, молчавшая до сих пор, выскочила из них, прокуковав двенадцать раз. Удивлённо посмотрев на неё, Елизавета Петровна сказала:
– Ого, времени-то сколько, засиделись за наливочкой, спать давно пора.
Она подошла к часам и стала перетягивать вверх опустившиеся гирьки, бормоча себе под нос:
– Да, заведу я тебя, заведу, не забыла. Кто бы взялся тебя починить. А то когда хочешь, кукуешь, когда не хочешь, молчишь.
Выполнив свой ежедневный ритуал, она оглянулась на меня:
– Вот такая традиция.
***
На следующий день, к вечеру, вернулся мой проводник, хозяин дома. Мы подробно обсудили с ним маршрут, а утром отправились в горы. Снимки получились отличные, я хорошо на них заработал. Но гораздо больше мне понравились те, что я нащёлкал в большом доме забытой деревушки. Каждый раз, разглядывая их, я вспоминаю рассказ Елизаветы Петровны и долго потом хожу по мастерской из угла в угол.
Через год я не выдержал. Купил три простеньких фотоаппарата, быстро собрал вещи и поехал в гости. Почему-то мне подумалось, что детям будет интересно научиться фотографировать.
Последние дни Пёс пребывал в странном состоянии счастья и тревоги одновременно. Привычные вещи и обыденные события, на которые он раньше не обращал внимания, наполнились новым содержанием. Он теперь смотрел на них совсем другими глазами и чувствовал, что дальше всё будет иначе. Жизнь приобрела особую осмысленность и стала другой. Будущее радовало, но и пугало неизвестностью.
Началось всё обычным зимним утром. Пёс вылез из убежища под теплотрассой, там, где отвалившийся кусок обшивки загораживал его жилище от непогоды, и побежал, как обычно, по делам. Начал с обхода участка, на котором кормился ― проверить, не посягают ли на него чужаки. По пути поздоровался с местными собаками, узнал от них новости, поставил на место глупую болонку, проявившую к нему недостаточно уважения, и перешёл к главному ― добыче пропитания.
Начал с обследования помойки, пока огромные машины не приехали и не увезли всё с собой. Затем пришло время главного события дня ― рубщик из мясного павильона на рынке заканчивал работу. В это время Пёс всегда появлялся здесь. Небольшая компания из его команды была уже на месте. Когда продавщица, собрав отходы от разделки туш, выбрасывала их поджидающим собакам, главарь, быстро слизнув и мгновенно проглотив несколько мелких обрезков, выбирал самую большую кость и удалялся в укромное место. Остальное его собратья делили между собой согласно положению каждого в иерархии стаи.
Удобно устроившись в укромном месте между киоском и забором, Пёс, смакуя, стал грызть свою добычу. Отполировав косточку до блеска, он, спрятал её тут же, и блаженно позёвывая, стал наблюдать за происходящим.
Занятый своими мыслями, Пёс задремал и не заметил, как к нему подошёл один из посетителей рынка. Очнулся он от резкого запаха вина, когда человек был совсем близко. Такой запах собаке сильно не нравился, но людей, от которых он исходил, Пёс любил. Они чаще делились с ним едой, были открыты и понятны. Пёс легко их читал и поэтому боялся меньше, чем других. Кроме вина, от человека пахло
