Пароход между тем подошел к пристани; там ожидал и принял их катер. Казалось, все соединилось, чтоб очаровать Калиновича. Вечер был ясный, тихий, теплый; как огненное пятно, горело невысоко уже стоявшее солнце над разливающимся вдали морем и, золотя его окраину, пробегало искрами по маленькой ряби. Точно крыльями взмахивая, начали грести двенадцать человек гребцов в красных рубашках, обшитых позументами. На берегу стали показываться, прячась в садах, разнообразнейших архитектур дачи. В некоторых раздавались звуки фортепьян и мелькали в зелени белые, стройно затянутые платьица, с очень хорошенькими головками. Перед одной из дач катер, наконец, остановился: мраморными ступенями сходила от нее маленькая пристань в море.
– Allons! – проговорил князь, соскакивая, и тотчас ввел Калиновича в садовую аллею, где с первого шага встретили их все декорационные украшения петербургских дач: вдали виднелся один из тех готической архитектуры домиков, которые так красивы и которые можно еще видеть в маленьких немецких городах. Чем дальше они шли, тем больше открывалось: то пестрела китайская беседка, к которой через канаву перекинут был, как игрушка, деревянный мостик; то что-то вроде грота, а вот, куда-то далеко, отводил темный коридор из акаций, и при входе в него сидел на пьедестале грозящий пальчиком амур, как бы предостерегающий: «Не ходи туда, смертный, – погибнешь!» Но что представила площадка перед домом – и вообразить трудно: как бы простирая к нему свои длинные листья, стояли тут какие-то тополевидные растения в огромных кадках; по кулаку человеческому цвели в средней куртине розаны, как бы венцом окруженные всевозможных цветов георгинами. Балкон был весь наглухо задрапирован плющом. Хозяйку они нашли в первой гостиной комнате, уютно сидевшую на маленьком диване, и перед ней стоял, золотом разрисованный, рабочий столик. По случаю траура Полина была в белом платье и, вследствие, должно быть, нарочно для нее изобретенной прически, показалась Калиновичу как бы помолодевшею и похорошевшею. Против нее сидел старик с серьезною физиономиею и с двумя звездами.
– Тысяча пари, что не угадаете, кого я к вам привез! – говорил князь, входя.
– Ах, monsieur Калинович! Боже мой! Какими судьбами? – воскликнула Полина, дружески протягивая ему руку.
– Monsieur Калинович! – представила она его старику и назвала потом того фамилию, по которой Калинович узнал одно из тех внушительных имен, которые невольно заставляют трепетать сердца маленьких смертных. Не без страха, смешанного с уважением, поклонился он старику и сел в почтительной позе.
– Я было, ваше сиятельство, имел честь заезжать сегодня к вам, но мне отказали, – проговорил князь. В голосе его тоже слышалось почтение.
– Да, я сегодня рано выехал, – отвечал старик протяжным тоном, как бы говоря величайшую истину.
– А что баронесса? – спросил князь, обращаясь к Полине.
– Ах, баронесса – ужас, как меня сегодня рассердила! Вообрази себе, я ждала вот графа обедать, – отвечала та, показывая на старика, – она тоже хотела приехать; только четыре часа – нет, пятого половина – нет. Есть ужасно хочется; граф, наконец, приезжает; ему, конечно, сейчас же выговор – не правда ли?
– Да, выговор, и строгий, – отвечал старик с улыбкою.
– А ее все-таки нет! – продолжала Полина. – И вообрази, в шестом, наконец, часу явился посланный ее: пишет, что не может приехать обедать, потому что сломалось что-то такое у тильбюри, а она дала себе клятву на дачу не ездить иначе, как самой править.
Граф покачал головой.
– Премилая женщина! Я ее ужасно люблю. Ах, какая милая! N'est ce pas?[91] – обратилась к нему Полина.
– Да, c'est une femme de beaucoup d'esprit[92]. Я ее знал еще ребенком, и тогда уж в ней видно было что-то такое необыкновенное. Une femme de beaucoup d'esprit! – прибавил он.
– Ax, да, да! – подтвердила Полина. – Ну, что вы? Скажите мне, как вы? – обратилась она к Калиновичу, видимо, желая вызвать его из молчания.
– Слух, который мы имели о monsieur Калиновиче, совершенно несправедлив! – подхватил князь.
– Неужели? – спросила Полина, как бы немного сконфузясь.
– Совершенно несправедлив! – отвечал Калинович, сделав при этом гримасу пренебрежения.
– Скажите! – произнесла Полина и тотчас же постаралась переменить разговор, обратясь с каким-то вопросом к старику.
– Баронесса, кажется, приехала! – произнес князь.
– Ах, как я рада! – воскликнула Полина, и в ту же минуту в комнату проворно вошла прелестнейшая женщина, одетая с таким изяществом, что Калинович даже не воображал, что можно быть так одетою.
– Bonjour, prince! – воскликнула она князю. – Боже! Кого я вижу? Дедушка! – прибавила она потом, обращаясь к старику.
– Опять дедушка! – отвечал тот, пожимая плечами.
– Нет, нет, вы не дедушка! Вы молоденький, – отвечала резво баронесса. – Bonjour, chere Полина! Ах, как я устала! – прибавила она, садясь на диван.
– В тильбюри? – спросила ее Полина.
– Конечно. И представь себе, какая досада: я сейчас потеряла браслет и, главное, – подарок брата, сама не знаю как. Эта несносная моя Бьюти ужасно горячится; я ее крепко держала и, должно быть, задела как-нибудь рукавом или перчаткой – такая досада.
– И барон вам позволяет самой править?
– О, я не слушаюсь в этом случае: пускай его ворчит.
– Рукой уж, видно, махнул! – произнес с улыбкою старик.
– Еще бы! – подхватила баронесса. – Ах! A propos[93] о моем браслете, чтоб не забыть, – продолжала она, обращаясь к Полине. – Вчера или третьего дня была я в городе и заезжала к monsieur, Лобри. Он говорит, что берется все твои брильянты рассортировать и переделать; и, пожалуйста, никому не отдавай: этот человек гений в своем деле.
– Всех много; куда же? – проговорила Полина.
– Непременно, chere amie, все! – подхватила баронесса. – Знаешь, как теперь носят брильянты? Rapellez vous[94], – обратилась она к старику, – на бале Вронской madame Пейнар. Она была вся залита брильянтами, но все это так мило разбросано, что ничего резко не бросается в глаза, и ensemble был восхитителен.
– Vous avez beaucoup de perles?[95] – спросил старик Полину.
– Так много, что уж даже скучно! – отвечала та.
– Дайте нам посмотреть… пожалуйста, chere amie, soyez si bonne[96]; я ужасно люблю брильянты и, кажется, как баядерка, способная играть ими целый день, – говорила баронесса.
– Ну, что? Нет… – произнесла было Полина.
– Я сейчас достану, – подхватил князь.
– Ayez la complaisance[97], – сказала ему баронесса.
Князь ушел.
– Недурная вещь! – говорил он, проходя мимо Калиновича и давая ему на руки попробовать тяжесть ящика, который Полина нехотя отперла и осторожно вынула из него разные вещи.
– C'est magnifique! C'est magnifique![98] – говорил старик, рассматривая то солитер, то брильянты, то жемчужное ожерелье.
– Однако как все это смешно сделано. Посмотрите на эту гребенку: ах, какие, должно быть, наши бабушки были неумные! Носить такую работу! – воскликнула с разгоревшимися взорами баронесса.
– На днях мы как-то с кузиной заезжали, – отнесся к старику князь, – и оценивали: на двести тысяч одних камней без работы.
– Вероятно, – подхватил тот.
После разговора о брильянтах все перешли в столовую пить чай; там, стоявший на круглом столе старинной работы, огромный серебряный самовар склонил разговор опять на тот же предмет.
– Вот с серебром тоже не знаю, что делать: такое все старое… – произнесла Полина.
– Насчет серебра chere cousine, как хотите, я совершенно с вами несогласен. Можете себе представить, этой старинной работы разные кубки, вазы. Что за абрис, что за прелестные формы! Эти теперь на стенках резной работы различные вакхические и гладиаторские сцены… нагие наяды… так что все эти нынешние скульпторы гроша не стоют против старых по тонине работы; и такую прелесть переделывать – безбожно.
– Право, не знаю! – проговорила Полина.
– Что же тут недоумевать? – продолжал князь. – Тем больше, что в вашей будущей квартире, вероятно, будет камин, и его убрать этим сокровищем – превосходно.
– Да, это может быть мило; но только, пожалуйста, немного; а то на серебряную лавку будет походить, – заметила баронесса.
– Много, конечно, не нужно. Достаточно выбрать лучшие экземпляры. Где же все! – отвечал князь. – Покойник генерал, – продолжал он почти на ухо Калиновичу и заслоняясь рукой, – управлял после польской кампании конфискованными имениями, и потому можете судить, какой источник и что можно было зачерпнуть.
Беседа продолжалась и далее в том же тоне. Князь, наконец, напомнил Калиновичу об отъезде, и они стали прощаться. Полина была так любезна, что оставила своих прочих гостей и пошла проводить их через весь сад.
– Пожалуйста, monsieur Калинович, не забывайте меня. Когда-нибудь на целый день; мы с вами на свободе поговорим, почитаем. Не написали ли вы еще чего-нибудь? Привезите с собою, пожалуйста, – сказала она.
