— Убить даже тебя, болтуна, и то мало!
Обед опять отодвинулся далеко куда-то. Федька угнетённо вздохнул.
— Насчёт хозяина ты не беспокойся! Я его сегодня вечером укрощу… как только в голове нужных слов наищу…
— Что у тебя слова-то ползают в голове? — оппонировала супруга.
Опять неудача!
— Видишь ты, ему я, этому самому хозяину, ужо такую подпущу дипломатию, что он, не токма, что денег с меня просить — благодарить меня будет, да! — вдохновенно начал врать Федька. — А пока что, собрала бы ты по…поесть чего-нибудь!
— Иди за щепками, надо щи разогреть… — сверх ожидания сказала жена.
Федька живо вскочил и бросился в сарай за щепами.
Задняя стена сарая выходила частью в сад домохозяина, а частью на соседний двор, и на нём, как раз у стены, слышался говор. Любопытный Федька прильнул к щели, желая знать, кто и о чём говорит. Говорили, стоя у забора, трое мальчиков; один из них был сын учителя, жившего рядом, двое других — его товарищи. Федька знал их всех. Они смотрели в сад домохозяина Федьки на яблоки, ещё незрелые, но уже крупные, зарумянившиеся, отягощавшие ветки и дразнившие вкус…
— Полеземте, — предлагал сын учителя товарищам, кивая головой на яблоки.
Те подозрительно огляделись вокруг, не решаясь. У Федьки блеснула в голове идея.
— Мальчики! — вполголоса позвал он.
Мальчики шарахнулись было в сторону, но сын учителя остановил их.
— Это — сапожник, — успокоительно сказал он.
— Это, действительно, — я! Я знаю лаз, — ах, как удобно! Айдате вместе? И напорем мы этих самых яблоков — пуды! Идёт?
Мальчики оживлённо заговорили друг с другом, быстро составив что-то вроде военного совета. Нервозный сын учителя горячо убеждал товарищей в безопасности набега, а Федька слушал и трепетал от ожидания. Решили, наконец.
— Вот и превосходно! Я сейчас же там буду!
Действительно, через минуту он сидел за сараем верхом на заборе и, глядя, как по саду, крадучись, в тени веток, двигались фигуры мальчиков, руководил их действиями, громким шёпотом командуя:
— Левее берите… к малиту! Он теперь вкусный, малит-то!
Потом он спрыгнул в сад, видя, что мальчики подобрались к «малиту», подошёл к ним и, спросив: «идёт работа?» — взял учителева сына за плечи. Тот обернулся и вопросительно посмотрел на него. Федька сделал строгое лицо.
— Теперича, господа, у нас пойдёт серьёзный разговор. Вы двое бегите, а вы, Николай Николаевич, пожалуйте со мной.
Товарищи Николая Николаевича, бледного от охватившего его испуга, поняли, в чём дело, и моментально скрылись. А их товарищ попытался вырваться из рук сапожника, но понял, что это ему не удастся, и глухо прошептал:
— Отпусти, Фёдор, я тебе завтра двадцать копеек дам!
— Я ещё не обедал, а вы меня уже завтраком кормите! Не-ет, это удочка плохая! А за воровство положено наказание — тюрьма. Пожалуйте — идти!
Федька говорил громко и был строг, как Катон. Он вёл своего пленника по дорожке сада и чувствовал, как дрожит его плечо, как холодеет рука. Лицо пленника было бледно, губы беззвучно шептали что-то, он инстинктивно упирался ногами в землю, Федька подталкивал его вперёд и чувствовал, что ему жалко мальчика. Ему хотелось отпустить его, но — дипломатия! Федька очень много надежд возлагал на свой план для того, чтобы не попытаться довести его до конца.
— Извольте идти! — уговаривал он пленника очень любезно и доброжелательно. — Ничего не поделаешь… отпустить я вас не могу, а должен представить домохозяину… вот он! Здрассте, Платон Михайлыч! В то время, как вы ругаете меня разными тяжёлыми словами и гоните вон с квартиры, — я-с оберегаю ваше имущество и добро! Изволите видеть? Поймал вора-с! С поличным в руках имею честь передать его вам! Получите!
Домохозяин, сырой и толстый человек, страдавший одышкой, взял пленника за подбородок, поднял кверху его голову и грозно захрипел:
— А!.. Давно уж я… добирался…
— Вы добирались, а я подобрался — хап! И готово! Я тоже давно слежу за ними… мне ваше, Платон Михайлыч, добро дорого! Я, бывало, ночи не сплю — всё слежу. Сад моего хозяина тр-рогать не смей! Я — вот он! И я уж услежу…
— Я больше не буду… отпустите меня! — молил пленник со слезами на глазах.
— Нет… я тебя к отцу, и пусть он тебя выпорет… ага?! — хрипел Платон Михайлович, страшно вращая глазами.
— Я готов изувечить человека ради вашего спокоя! И вот — извольте видеть — поймал! — убедительно говорил Федька, вертясь ужом вокруг массивной фигуры своего хозяина.
— Спасибо! Ты и вперёд… смотри!
— Всегда согласен! — с готовностью воскликнул дипломат.
— Хотя ты тоже… ворище!
Федька выразительно пожал плечами и сказал:
— Ах, зачем опять такие тяжёлые слова!..
Их пленник горько плакал, ожидая решения своей участи. Он уже не просил отпустить его и не пытался осветить предательскую роль Федьки в этом деле.
— Я, кажется, вот показываю вам себя при всём солнышке! Зачем бы это мне гоняться за грабителями вашего сада? Иной бы на моём месте, после вашего вчерашнего разговора, ещё сам же подучил — идите, ребята, охолащивайте сад!
Тут Федька кинул косой взгляд в сторону своего пленника и, убедившись, что тот совершенно не в состоянии понимать что-либо, свободно вздохнул.
Было жарко и душно. С жирного лица Платона Михайловича обильно тёк пот, и ему надоело всё это. Он даже зевнул от истомы. Федька дипломатично замолчал, ожидая дальнейшего.
— Вот что, — сказал ему домохозяин, свирепо отдуваясь, — отведи ты этого… воришку к отцу… знаешь?
— Знаю! — кивнул головой Федька.
— И расскажи там всё…
— Понял! Это я — в момент! Извольте путешествовать за мной, молодой злодей!
Когда Федька вышел со своим спутником за ворота, он дёрнул молодого злодея за рукав, подмигнул ему и расхохотался.
— Идите вы, Коля, теперь, куда вам хочется! Настрахались? Ничего не поделаешь… дипломатия, вот в чём гвоздь. Ну, идите!
Коля не верил своему предателю. Он посмотрел на него заплаканными глазами и снова понурил голову.
— Иди-и-те, говорю! — убедительно протянул Федька и даже толкнул его в плечо.
Тогда, медленными шагами, мальчик, оглядываясь на сапожника, пошёл по панели. Федька, улыбаясь, смотрел ему вслед. Вдруг мальчик быстро наклонился, выпрямился, взмахнул рукой, и мимо головы Федьки со свистом пролетел камень. Федька дрогнул и сделал движение вперёд, но мальчик был уже далеко.
— Злой… Обиделся… — вслух сказал Федька и пошёл на свой двор.
— Ну, что? — спросил его домохозяин.
— Отвёл, и всё как следует. Сейчас его ухватили за вихры и повели пороть! — убеждённо врал Федька.
— Так и надо, — сказал домохозяин.
— А то как же? Непременно пороть! А кстати, Платон Михайлович, как вы решили с чемоданчиком-то?
— Дорого просишь…
— Нет! Но ежели желаете — полтора рубля, и зачесть это за квартиру. А остальные два с полтиной, будьте столь великодушны, подождите… Приставлю я вскорости одному приказчику головки, и получите всё до копеечки! Желаете?
— Ну… — буркнул домохозяин, — чёрт с тобой!
— Стеснения мне и угрозы выгоном вон из квартиры не будет? Превеликолепно! Ведь я, ежели говорить по совести, какой квартирант вам? Редкость! Тих и… оберегаю ваше добро, не смыкая глаз, могу сказать! Ей-богу! Хоть бы вот теперь — сколько я время потерял, ловя воров в саду и прочее такое?!
— Ну… отстань уж! За это спасибо… а всё-таки деньги за квартиру надо платить в срок…
— Да господи! Ежели бы я…
Но домовладелец, грузно покачиваясь, уже шёл в сад… Федька, улыбаясь вслед ему, подмигивал жене, смотревшей на него из окошка и тоже улыбавшейся…
Через полчаса Федька сидел за столом и, жадно глотая вчерашние щи, оживлённо и пылко говорил:
— Ум, почтенная наша мамаша и дорогая супруга, ум-с, — вот что есть главное в жизни! Дипломатию надо уметь делать с людьми. Человек на тебя с оглоблей лезет, а ты его норови дипломатией опутать… Ведь вот сегодня утром какая была моя жизнь? Хозяин меня съесть готов, супруга меня кусает, маменька жуёт… оставалось мне повеситься или сбежать! Полчаса действия моего ума, и все стали очень даже ласковы! Каково-с?
— А ты ешь, ешь, — поощряла его мать.
— Я могу и есть и говорить… И даже мне это выгоднее! Я говорю, вы меня слушаете… и не видите, что я давно уже с говядиной черпаю, а вы всё ещё пустые щи буздыряете!
И все трое за столом разразились весёлым хохотом.
…Пароход шёл вниз по течению. Перед ним стояла гора, а над ней собрались густые тучи. Тени ночи ложились на воду, она была спокойна и казалась впереди парохода широкой полосой тёмного бархата, а сзади его, разрезанная железным килем и разбитая плицами колёс, — волновалась, была покрыта пеной, и над ней плавал такой звук, точно она роптала на это железное чудовище, нарушившее её покой.
