и принес меню с десертами, я почувствовала, что это наши последние минуты вместе. Их корабль отходил через три часа. Я умоляла Жоржа убедить Луэллу провести последнюю неделю дома, или хотя бы последнюю ночь, но она отказалась. Без Эффи — нет. Этот ланч — последний шанс поговорить, и мы почти упустили его.
— Так не пойдет, — быстро сказала я. Луэлла взглянула на меня поверх меню. — Нам нужно найти способ примириться друг с другом. Ради Эффи, если не ради нас самих. Помнишь, когда вы ссорились, она заставляла тебя выходить из комнаты, а потом возвращаться и начинать все с начала?
— Забыла, как меня это бесило, — улыбнулась Луэлла. — Она никогда не давала позлиться как следует.
— Думаю, она не хотела бы, чтобы мы сейчас злились друг на друга.
— Я не злюсь. — Она отложила меню и гордо расправила худые прямые плечи. — Я злилась, когда ушла. В основном на папу, на тебя меньше.
— А на меня за что?
— Ты его терпела, — сказала она с такой уверенностью, будто за время отсутствия все поняла. Горе сделало ее взрослой, но все-таки не до конца.
— Я его любила, Луэлла. С людьми, которых любишь, приходится мириться.
Луэлла удивилась. Я положила руки на стол и наклонилась в ее сторону.
— Что? А ты думала, мы с твоим отцом всегда были на ножах? Он тоже меня любил, и ты это знаешь. Просто он вырос из этого раньше, чем я.
— Ты знала, что он делает и с кем? — жарко спросила она, как будто вернулась прежняя дерзкая Луэлла.
Она все-таки не совсем изменилась.
— Да, моя милая, и задолго до тебя.
— И как ты это вынесла?
Действительно, как? Я смотрела на соседние столики, за которыми спокойно обедали мужчины и женщины. Ее юношеский идеализм казался таким трогательным. С ее точки зрения все было просто. Наступил 1914 год, и мир очень сильно изменился с тех пор: с 1897-го, когда мы с Эмори встретились. Поколение Луэллы может просто этого не понять. Они ходят в колледжи, опускают талии платьев и обрезают юбки, требуют права голоса и независимости. Теперь я понимала, что решимость моей дочери, ее желание избавиться от всего ей неугодного, даже от собственной семьи, — все это достойно восхищения. Я оставила свою мать, движимая страхом, а вовсе не уверенностью. Бросилась из одних удушающих отношений в другие. А Луэлла убежала одна.
Не думая, я стянула с руки перчатку и протянула открытую ладонь через стол. Я не знала, зачем я предлагаю ей руку в шрамах. Может быть, дело в том, что они успокаивали Эффи. Я не понимала этого, пока Жорж не заговорил о демонстрации наших слабостей, о том, что они делают младшее поколение менее уязвимым из-за их собственных недостатков.
Луэлла посмотрела на мою руку, но не коснулась ее.
В ее глазах стояли слезы, а плечи опустились.
— Ты всегда позволяла Эффи трогать твои голые руки, а я не понимала почему. Почему ты не позволяла этого мне? Я один раз хотела снять с тебя перчатку, а ты отдернула руку. Зачем?
— Не знаю, Луэлла. Не помню. Возьми мою руку сейчас.
— Это не то же самое, — пробормотала она, но все же протянула руку мне в ответ.
Я осторожно сжала ее пальцы.
— Не вини себя из-за Эффи. — Я понимала, что это основная причина гнева, который кипит в ее холодных глазах. Он вырвется на свободу, когда она сама не будет этого ожидать. И я не собиралась отпускать ее, пока она не поймет, что я ее не осуждаю.
Она покачала головой. По щекам у нее текли слезы.
— Это полностью моя вина. Если бы я не ушла, она не отправилась бы меня искать. Даже если бы вы показали ей письмо. Я же не сказала, куда ушла, и не написала ей потом. Я снова и снова думаю, что могла бы все сделать по-другому. Я могла бы все это предотвратить. — Она выдернула из моих ладоней руку и заплакала.
Я подождала несколько минут и тихо сказала:
— Эффи умирала, Луэлла. Мы никогда об этом не говорили. Никто из нас не хотел в это верить, особенно твой отец, но все врачи твердили одно и то же. То, что Эффи прожила так долго, — уже настоящее чудо.
— Она не умерла! — Луэлла подняла голову. — Я знаю, что она не умерла. Я просто не понимаю, куда она делась. Она села не на тот поезд и вышла в другом городе? Может быть, даже в Калифорнии? Вы же не искали за пределами Нью-Йорка и Бостона, а она может быть где угодно.
— Она могла бы телефонировать.
— Может быть, у нее нет денег.
— Она умная девочка. Она нашла бы способ.
— Что если ее забрали в полицию, приняли за бродяжку или что-то вроде того и посадили в один из этих домов?
— Каких домов?
— Ну, Домов милосердия. Вроде Инвуд-хаус.
— Они для уличных девок. Это же почти тюрьмы, туда отправляет суд.
— Папа грозился отправить меня в такой.
— Не всерьез.
— Туда посадили одну девочку из школы.
— Правда?
— Да. Отец.
— За какие грехи?
— Она получила телеграмму от юноши.
— Ну это, пожалуй, слишком.
— Иов и Сидни уже проверили такие дома в округе. Монахини сказали, что там нет никого по имени Эффи Тилдон. Но вы могли бы поискать в других городах!
— Луэлла, а ты не думала, что мы искали? Я обзвонила все больницы и учреждения, которые только могла вспомнить. Не в Калифорнии, конечно, но она и не могла забраться так далеко.
Луэлла обмякла на своем стуле:
— Трей говорит, что она жива.
— Кто
