узнал…
…Ночь после бани, не могу уснуть. Холодно. Печка дымит. Прошлой ночью нанесло на меня с небес всякого: вспомнил тех, кому души не отворил и кого не смог остановить при расставании.
Оля С… Оленька!
Странная у нее жизнь. Бог одарил, как цветок на зависть Соломону! Милая девочка, подвели ее в праздник к сказочной елке: выбирай судьбу! Она взяла что-то яркое, блестящее, детское. А вскоре юный муж умер на ее руках. С той поры она не выбирала. Пошла в сестры милосердия, белый убор на голове, похожий на крылья мотылька, белый полотняный лоб с красной меткой. Мои признания она слушала, не видя меня, будто через телефонную трубку.
И отвечала невпопад,
Сквозь холод чуждого пространства.
А я просто ждал ее… Ждал всю жизнь.
Вспомнилась Катя Ш. Страстная неделя. Купола еще в снежном уборе…
Она всегда казалась неприступной и одинокой от пустоты, которая возникала вокруг ее роковой красоты. Всегда мудра и молчалива.
Она и мужа выбрала, чтобы молчать. Снаружи ее было не взять, но взял изнутри краснобай-профессор. Катя покинула свет, жила затворницей, родила двух детей.
Однажды я увидел ее на выставке. Подошел. Не вспомнила, но и не отрицала. Мы стояли возле картины с изображением лощеного античного распутства, и я смог бы зашифровать в те лакированные движения все наши тайные желания. Конечно же, воображаемые. Потом признался ей, почти обреченно: «Я вас люблю, как рукопись свою, зачеркнутую сплошь рядами. Как заграждения проволок колючих…» (Шла война с Японией.)
От тоски стал ходить на лекции ее мужа, слушал его мысли о природе любви. И чувствовал в них отголоски Катиной души. Рассуждения эти были похожи на рогатины и ножи, с какими сельский мужик идет на медведицу.
Потом мы встречались где-то еще, будто в драпировках античного сюжета. Была весна, Страстная неделя, церковные колокола и небо без укора. Помню ее холодные губы. Она разрешила мне поцелуй, вложив в него и покаяние…
Перед ссылкой мы виделись в последний раз: она сберегла больше, чем было!
Я вас не ждал,
Я ждать устал другую.
Но вы пришли с тоскою прежних дней.
Я вас любил
Когда-то молодую
В страстную пору юности моей.
Вот и все, что не сбылось».
Это была последняя строчка дневника.
Сережа закрыл тетрадь. Толстая серая обложка. Сверху наклеен клочок листка с печатным текстом: «С. Муравский, поэт». И приписка карандашом: значимость не установлена.
Он погладил сопящего котенка, и тот ответил быстрым трепыханием кончиков лап.
«Вот и вся его любовь, – подумалось грустно, – на нескольких страницах». Мало это или много – он не знал. Потому что не знал еще настоящей вместимости жизни. Одно было отрадно: теперь у него тоже есть список несбывшегося! А в списке имя: телефонистка К. «Туман, солнечный мрак, женщина в черном платье, букет полевых цветов».
Он упал на спину; сладко вытянулся, загребая ладонями сено, и пропел: «Я вас не ждал, я ждать устал другую!» Как хотелось сейчас натосковаться: всласть, вдоволь, впрок! И еще хотелось набраться от Муравского любовного мужества на долгую память. Пока душа сильна, свежа, азартна! В страстную, – с упоением на второй слог, – пору юности!
Если так созвучны душе эти слова, значит, и судьбы их будут тоже созвучны. И уж точно Сережина сердечная октава совпадет нынче со знаменитым романсом!
15
– Гляди-ка, еще и поет!
Заскрипела лестница, показалась голова друга:
– Слазь. Идем.
– Я вас не ждал!..
– Брат Гена пришел, – сказал Паша с какой-то затаенной тревогой. – Познакомиться хочет!
Сережа медленно поднялся, ему так не хотелось прерывать своих грез! Он сделал серьезное лицо, даже чуть капризное; главное, решил он, ни единым словом не обмолвиться про утреннюю встречу.
В доме за столом сидел худощавый блондин. Смотрел с любопытством:
– Вот ты каков! – Он протянул руку, ладонь была мягкая и прохладная. – Два дня как в деревне, а уже прославился!..
«Сейчас начнутся расспросы», – подумал Сережа и состроил удивленные глаза. А для достоверности еще и зевнул.
– А что, пустомером-то жить! – вступился за друга Паша.
Гена задумался, русый чуб упал на лоб, скрывая тонкие морщинки:
– Какой все же образный русский язык. – Он немного помолчал. – Водомер, козявка какая-то… В любой луже бегает. От края до края что-то мерит. А зачем?..
Его тихий, рассудительный голос сбил настроение Сережи.
– Ты как зашел, – держался своей мысли Гена, – так я сразу подумал: нездешний! – Засмеялся, подбадривая: – Ничего, держись!
– Пока не трудно!
– Ты, правда, что ли, цветы дарил? – спросил Гена не то чтобы с сомнением, но с явным желанием раззадорить засоню-студента.
Видя, что друг молчит, Паша опередил:
– Это похоже на него. Сидит-сидит, а потом вдруг сорвется куда-нибудь и выкинет номер! – И еще добавил с гордостью: – Поутру пришел весь в репьях, со всей деревни собак поднял!..
Сережа слушал, будто удивлялся сам себе. У него опять возникла странная растерянность, какая случилась с ним на обратной дороге от почты. Утром ради одного только жеста душа перенесла его через все мосты и реки, мимо чужих оград и берегов. Но, расставшись с телефонисткой впопыхах, она как будто крылья сложила.
– Верно или нет? – настаивал Гена, словно, узнав правду, ему придется решать что-то очень важное.
– А она не собирается разводиться? – неожиданно спросил Сережа, пытаясь вырваться из своего мучительного оцепенения.
Гена удивился и произнес с беглым смешком:
– Вот так запросто? Как в магазин сходить за хлебом…
Сережа сам не ожидал, что мысль о несхожести телефонистки с мужем выйдет так не хорошо. Зачем ляпнул? Ведь он вовсе не желал этого!
– На что тебе развод? – допытывался Гена. – Или, думаешь, ей это нужно?
Взгляд острый, но нетвердый. В своей газете, должно быть, привык к иным темам репортажей.
На столе лежал новый номер с черным заголовком: «За урожай!»
– Да подарил цветы без всякого умысла! – опять выручил Паша. – Ну, просто выделил ее из всей деревни. Что здесь такого?..
Юный поэт стучал пальцами по газете, стараясь предать жесту небрежность и показывая, что мысли его далеко за пределами дома. Любопытный редактор насильно возвращал его: «Почему ей, а не другой?» Но Сережа чувствовал, что его решимость держится на одном порыве. И если напор сбить, то увидишь человека нервного и усталого:
– А тебя давно здесь ждут, – сказал он, нащупывая свою тему. – Что раньше-то не приходил?
– Некогда было.
– Идем с нами в музей, – уже вовсе совладал с собой Сережа. – Будем стихи читать!
Паша кивнул на студенческого друга:
