class="p1">Качка усилилась. Самолет то проваливался вниз, то натужно полз вверх.
Пассажиры заволновались. Кто-то сидел, вцепившись побелевшими пальцами в сиденье. Кто-то приподнялся, точно собираясь куда-то бежать. Кто склонился к пакету; кого выворачивало прямо на пол.
Владыка молился.
В заключении он провел более двух лет. После освобождения был назначен на Орловскую кафедру.
27 июля 1932 года был снова арестован и отправлен в Воронеж.
«Когда следствие подошло к концу, мы со следователем расставались друг с другом с сожалением.
Он доверительно сказал мне:
– Я рад, что хоть какую-то пользу принес вам своим расследованием, что мне удалось доказать правильность ваших показаний, – теперь вам переквалифицируют статью и дадут не больше пяти лет вместо ожидаемых десяти.
– За что же мне дадут пять лет? – невольно вырвалось у меня.
– За вашу популярность. Таких как вы на некоторое время надо изолировать, чтобы люди забыли о вашем существовании… Ваша проповедь имеет большое значение для народа. За вами идут!
Неожиданно было для меня услышать оценку моего служения из уст представителя данного учреждения, но это было именно так. „Господи! Слава Тебе! Слава Тебе, Господи! Я, грешник, как умел, так и служил Тебе!“ – только и мог я произнести от радости, наполнившей мое сердце…»
Начались странствия по лагерям. Мордовия, Чувашия…
Довольно долго задержался в Сарове, где после разорения монастыря был учрежден исправительно-трудовой лагерь. Монастырь стоял серым и мертвым; храмы осквернены, колокольня – безгласная… Но епископу-заключенному все это виделось иначе.
«Когда я переступил порог этой святой обители, сердце мое исполнилось такой невыразимой радости, что трудно было ее сдержать. „Вот и привел меня Господь в Саровскую пустынь, – думал я, – к преподобному Серафиму…“ Я все то время, что пребывал в Сарове, так и считал, что нахожусь на послушании у преподобного Серафима».
Освободившись, епископ жил на покое в Егорьевске, затем в Киржаче. В 1941 году снова начал служить, был возведен в сан архиепископа.
27 июня 1941 года последовал новый арест.
Ты видишь? Вот вверх челн… Вот в бездне исчез…
Вот снова поднялся, как мертвый воскрес…
Но ветр беспощадно ударил, рванул —
И челн, колыхаясь, в волнах утонул…
Самолет накренился. Старший пилот что-то крикнул. Оказалось, отказывает один мотор.
Владыка поднялся:
– Давайте помолимся! Ни одна душа не погибнет! – И тише добавил: – Лишь немного в грязи выпачкаемся…
И начал молиться вслух. Пассажиры стали затихать и прислушиваться к молитве.
В это время двигатель заглох – самолет накренился и пошел вниз.
Зимой 1941 года на полустанке Челкар, посреди казахской степи, продуваемой ледяным ветром, притормозил поезд. Из вагона с заключенными вытолкнули старика в нижнем белье и рваном ватнике. В руках у него было удостоверение ссыльного, с которым ему надлежало два раза в месяц являться в местное отделение НКВД на отметку.
Почти год ссыльный архиепископ собирал милостыню. Пытался устроиться на работу, но немощный старик нигде не был нужен. О своем епископстве не говорил никому.
Ослабев от голода, упал однажды без сознания на пустынной дороге. Очнулся на больничной койке. Незнакомый человек, татарин, подобрал его и отвез в больницу. Потом посылал передачи – пару татарских лепешек.
Шел конец зимы 1943 года. Настало время выписываться. Куда было податься? Снова нищенствовать?
У больничных дверей ожидал тот же татарин: «Ну, здоров, бáчка!»
Вышли на улицу, посадил «бачку» в сани, стегнул лошадей. «Почему вы так милостиво отнеслись ко мне? – спросил владыка по дороге. – Ведь вы меня совсем не знаете…» – «Бог сказал, что мне надо помогать тебе». – «Как сказал вам Бог?» – «Не знаю как! Ехал я по своим делам, а Бог сказал мне: „Возьми этого старика, его спасти нужно…“»
Самолет не падал, а как бы планировал, тихо опускаясь вниз.
В салоне стояла тишина. Кончились крики, люди, оцепенев, ожидали смерти. Сидели, обхватив головы, вцепившись друг в друга.
Владыка продолжал молиться.
После выписки жизнь понемногу устраивалась. Уже не нужно было побираться, появилась крыша над головой.
В это время в Москве за архиепископа ходатайствовал патриарх. Из 26 архиереев, которых патриарх просил Сталина амнистировать, в живых к тому времени оставался только один епископ Николай.
19 мая 1945 года он был освобожден.
5 июля 1945 года была образована Алматинская и Казахстанская епархия, управляющим которой был назначен архиепископ Николай.
Он прибыл в Алма-Ату 26 октября 1945 года. Начал свое служение в маленькой, отдаленной от центра Казанской церкви, которая была открыта всего за несколько месяцев до его приезда.
Самолет упал в мелкое заболоченное озерцо.
В салоне зашевелились, начали подниматься, оглядывать себя. Немного отойдя от пережитого страха, стали подходить и благодарить владыку. Подошел старший пилот:
– Произошло чудо, отец…
– Бога благодарите и Его Пречистую Матерь, – отвечал епископ, – и возлагайте свои надежды на святителя Николая.
Земная жизнь владыки окончилась через восемь лет после этого случая. 25 октября 1955 года, от сердечного приступа. Гроб всю долгую дорогу до кладбища несли на руках, за гробом шло около сорока тысяч человек.
Из проповеди Николая Алматинского:
Когда мы верим, мы платим за веру и приносим дары. Но что это за дары, которые требует вера? Дары очень простые – это способность прощать и любить. Это и есть Христос. Чудеса возникают там, где есть способность прощать и любить…
Она словно очнулась и провела ладонью по лбу.
Сколько времени прошло?
День успел поблекнуть, жара – слегка ослабеть; на кустарнике, камнях и пыли лежало уходящее солнце. Стрекотали кузнечики.
Иудей, с которым она от нечего делать разговорилась, все так же сидел напротив. И внимательно глядел на нее. Рядом, на плоском камне, стояла гидрия.
О чем они говорили?
Она нахмурила переносицу, припоминая. Да, о том, где следует поклоняться Богу. На горе Гризим, как поклонялись они, самаряне. Или у горы Сион, в Иерусалиме, как эти иудеи.
– Отцы наши поклонялись на этой горе, – сказала она, – а вы говорите, что место, где должно поклоняться, находится в Иерусалиме.
Кажется, она уже это говорила. Или нет? Что случилось с ней в эту недолгую, как ей показалось, тишину? Когда она замолкла и увидела… Что увидела? Прошлое? Будущее? Свою скрюченную и измотанную душу?
Только это солнце. Только этот колодец. Этот тяжелый кувшин. И этого иудея – откуда только Он на ее голову взялся, с его горячими словами…
– Поверь Мне, что наступает время, – Он говорил медленно и спокойно, –
