мухи в закрытое окно. В горах есть небольшие и обманчивые расщелины, ведущие в тупик проулки, выбраться из которых можно только задним ходом, показывая чудеса акробатики. Горные вершины покрыты девственно чистым белым снегом и мрамором сверкают на солнце. Но их непорочная белизна и спокойствие – спокойствие и безмолвие кладбища.
Один многообещающий проход обнаружен, но он расположен выше их высотного потолка. «Лате» может подняться лишь до четырех тысяч двухсот метров, а расщелина появляется по меньшей мере на четырех с половиной тысячах. Невозможно.
Невозможно?
Разум говорит ему «нет», а сердце – «да». Он сделает так, что станет возможно. За долгие часы полетов и наблюдений за воздухом кое-что он выучил: небо – воздушный океан. Ветер – это волны, есть круговороты, есть и течения. Дрожание крыльев скажет ему не меньше, чем наполненный ветром парус моряку. Сильный ветер дует с северо-востока, но он не постоянен. Ветер никогда не бывает постоянным. Нужно сделать нечто подобное тому, что вытворяют серферы на Гавайях: о них писал Джек Лондон в одном приключенческом романе, которые он читал в детстве, когда еще предпочитал читать о жизни, а не жить. Серферы ждут на досках, пока не подойдет волна. А он ждет свою – на высоте четыре тысячи метров. И, как серфер, нужно начать действовать чуть раньше, чем подойдет волна, если хочешь на нее взобраться. Он совершает маневр: опускается на несколько метров, чтобы его лучше толкнуло вверх, и, задрав нос самолета к небу, чувствует толчок. Он оседлал мощнейший воздушный поток, и это восходящее течение тащит яростно вибрирующий самолет вверх. Они поднимаются: четыре тысячи триста, четыре четыреста, больше делений на альтиметре нет. Мотор, задыхаясь, хрипит, а Мермоз, управляя аппаратом, изо всех сил держит штурвал руками с побелевшими костяшками. По обе стороны у них остроконечные утесы, свернуть некуда. Единственное касание хоть одного крыла обернется для них вечными снегами и вечной жизнью.
Пока они держатся прямо в середине воздушного коридора, порождаемого сильным воздушным потоком.
– Еще немного…
Осталось совсем немного, и они перевалят через вершины, конец туннеля уже виден.
Но направление капризного ветра меняется, и тот поток, что раньше их поднимал, теперь тянет вниз. Мощные нисходящие потоки воздуха увлекают к земле, и они неотвратимо снижаются, падают – прямо на острые вершины в несколько сотнях метров под ними.
– Подняться не получится!
Не можешь противостоять ветру – воспользуйся им. Он подчиняется влекущему самолет потоку, стараясь управлять снижением «Лате», но тот со всех сторон окружен горами, словно невиданных размеров ножовками. Через десять секунд надо принять решение. Ему хватает и половины этого времени.
Снижаясь почти вертикально, он закладывает вираж, нацеливая самолет на окруженный остриями каменных вершин косогор.
– Коллено, держись крепче!
Они даже не приземляются, а падают камнем на склон, который никак не назовешь ровным. Посадка жесткая, и самолет пару раз нервно подпрыгивает и наконец останавливается под звуки рвущейся жести. Ось шасси не выдерживает, и машина тормозит боком фюзеляжа, рассыпая вокруг себя искры. Когда наступает тишина, летчики смотрят друг на друга. Сами-то они целы, а вот самолет – нет.
Выбравшись на землю, оценивают масштаб катастрофы: шасси сломано, металлический крепеж на хвосте погнут, в двигателе разбиты несколько агрегатов. Само по себе чудо, что им удалось сесть на этой площадке, окруженной стенами до небес, но какой в этом прок, если они не смогут выбраться. Мермоз произносит первые слова, и голос его дрожит, но не из-за отчаянности положения, а потому, что температура воздуха – минус пятнадцать градусов.
– Коллено, самолет нужно отремонтировать.
– Это невозможно, месье Мермоз.
– В таком случае нужно сделать невозможное, – и он делает рукой широкий жест, обводя окружающие стены высотой в тысячи метров, да еще и в недоступном месте, где никто и никогда их не найдет. – Мы не можем остаться здесь жить. Здесь девушек нет!
Коллено не смеется. И даже не отвечает. Идет за своим ящиком с инструментами. Их жизни – в искусных руках механика.
Коллено мастер на все руки. Когда запчастей практически нет, сделать ремонт может только такой умелец, как он, способный построить самолет своими руками. Он снимает с самолета все, что не является безусловно необходимым: нужны листы железа и винты. Готовит затычки, чтобы залатать поврежденные трубопроводы при помощи клея, щепок и всякого тряпья. Изобретает целый склад запчастей из ничего.
Два дня работы без отдыха и две морозные ночи, когда летчик и механик спят вповалку, как можно ближе друг к другу, в грузовом отсеке. По-братски съедены все припасы, имевшиеся на борту: апельсин и пакетик мятных карамелек. А вот воды сколько угодно, но в виде снега. Свидетели всему – кондоры, гнездящиеся на скалах напротив, и они наблюдают за действиями летчиков с угрожающей пристальностью.
Следуя инструкциям Коллено, Мермоз при помощи разводного ключа и собственных рук-клещей выполняет работу жестянщика, выправляя шасси. Наутро третьего дня механик отодвигается от двигателя. На его лице не отражается ничего, как и в любой другой день работы на аэродроме.
– Месье Мермоз. Это все, что я могу сделать.
– Но… он работает?
– Возможно. Не узнаем, пока не попробуем. Но если и будет работать, то совершенно точно – недолго.
Он применил веревки, чтобы закрепить листы металла, сделал тяги из проволоки, рихтовал детали ударами молотка, используя в качестве наковальни камень.
– Мне нужно, чтобы он продержался минут десять, только чтобы отсюда выбраться. На равнине я смогу сесть даже во сне.
Оба поднимают глаза, их взгляды упираются в высоченные каменные стены напротив. Зрелище устрашающее. Выбраться отсюда – все равно что выбраться из могилы, но он не позволит механику даже заподозрить, какие мрачные мысли бродят у него в голове.
