высоким. Нет ни холода, ни боли. Машина набирает высоту, и он вытягивает штурвал к самому паху, чтобы нос задрался максимально, ведь прямо перед ними – громадная стена. Но это представляется ему уже каким-то незначительным маневром, почти спортивным. Самолет он ставит вертикально и карабкается в воздухе вверх. Они проходят над вершиной и снова оказываются там, где были три дня назад. Вон он, этот проход между горами, в нескольких сотнях метров над ними. На этот раз ветер не столь силен. Он ждет порыва ветра. Этот порыв не такой мощный, как в первый раз, но вполне достаточный, чтобы подтолкнуть их вверх. Покачивая в воздухе крыльями, они попадают в каменное ущелье. Вылетают с другой его стороны, и яркое солнце рассеивает тени.
Пару минут спустя, как и предсказывал Коллено, трубы лопаются, и отовсюду начинает бежать вода. Мотор глохнет, но, находясь на высоте в три тысячи метров и с горной стеной за спиной, спланировать вниз для Мермоза – проблема небольшая, решается почти играючи.
Он выключает подачу топлива и летит к аэродрому Копиапо, уже различимому на другом конце долины. Закладывает элегантный вираж и сажает самолет так точно, что работники аэродрома даже не догадываются, что это сделано с заглохшим мотором.
На поле из офисов выбегают все. Новость распространяется, и радиотелеграф уже дымится. Всеобщему удивлению нет предела: когда уже все сочли их погибшими, Мермоз и Коллено материализовались прямо-таки из пустоты, вместе с самолетом и с тридцатью девятью мешками почты в придачу. В Кап-Джуби новость приходит с помехами, и слушать каждое слово – мука мученическая ровно с того момента, как Тони удается понять, что сообщение касается Мермоза и Коллено, и до того мгновения, как смысл пойман. И вот тут фейерверком взрывается радость, и прочь летит пробка из бутылки теплого вина, чтобы отпраздновать событие.
Повернув ключ зажигания, Мермоз переводит взгляд на механика. Тот выглядит еще более истощенным и слабым, чем обычно, и бледен как снег. Во время полета он ни разу не раскрыл рта.
– Гляди веселей! Мы своего добились!
Мермоз протягивает руку и кладет ему на плечо.
– Коллено, – теперь он говорит серьезно, – я бы с тобой и на край света полетел.
– Месье Мермоз, мы делаем это каждую неделю.
Служащие аэродрома не слишком доверяют рассказу о происшествии в горах. И недоверчиво качают своими чилийскими головами. Горы людей не возвращают. Самолеты не ремонтируют проволокой и тряпичными затычками. Подлатанные винтиками шасси не могут выдержать падение с нескольких метров высоты. Начальник аэродрома хорошо знает: летчики любят привирать, рассказывая о своих приключениях, и смотрит на все с известной долей скептицизма. На следующий день к месту, описанному Мермозом, снаряжается экспедиция с мулами. К крайнему изумлению начальника аэродрома, караван возвращается с высоты четырех тысяч метров с сиденьями, цистерной бензина, канистрой масла и рукавом кожаной куртки Мермоза.
История распространяется, как горящий порох. Жак Мермоз, пилот с белокурыми волосами, отмечен провидением. Его называют Архангелом, и простые люди, заслышав его имя, начинают креститься. Когда на отремонтированном самолете он прилетает в Буэнос-Айрес, его ждет встреча невероятного уровня помпезности: он зван на все важные ужины, в его честь устраиваются балы, его именем называют духи, сорта шоколада и даже марку сигарет.
Трансатлантический телефонный звонок соединяет его с Дора.
– Вы прибыли с опозданием, Мермоз. Но я рад, что вы все-таки вернулись.
– Спасибо, месье Дора.
– Эту линию, из Буэнос-Айреса в Сантьяго, к лету мы должны открыть официально. Отказывайтесь от всех приглашений и празднеств. Мы представим вас к медали французского Аэроклуба.
– Не хочу я медалей, месье Дора! Хочу самолет – летать над Атлантикой!
Глава 41. Кап-Джуби (Марокко), 1929 год
Бернис и Женевьева наконец-то вместе. Оба выходят из такси, остановившегося у ворот поместья в провинции Перигор. В ста метрах от них величественный загородный дом с огромными белыми окнами и гранатового цвета бугенвилией перед фасадом, унаследованный Бернисом от своей незамужней тетушки. Дорожка к дому, вымощенная белыми речными камешками, обсажена цветущей магнолией. Вместе идут они по благоухающему коридору, приближаясь к пышному порталу дома. Она предлагает ему свою руку, и он благодарно ее принимает. Они идут к новой жизни, объятые счастьем, поднимающим их над землей.
Хищная лапа нависает над листом бумаги и одним движением срывает его с валика машинки. Секунду он держит лист в руках, словно прощаясь, а потом рвет на мелкие кусочки. Ведро из-под краски, что служит корзиной для бумаг, уже переполнено.
Это уже седьмая по счету версия, где речь идет о том, как развиваются события после воссоединения Берниса и Женевьевы. Уже несколько недель прокручивает Тони в голове разные варианты: пока летает над Рио-де-Оро или ждет, когда передвинет фигуру испанский офицер, с которым он играет в шахматы.
Самыми разными способами изображал он последствия их встречи – и каждый последующий вариант выходил еще более страстным, чем предыдущий. Он то поселял их проживать свою любовь среди живописцев Монмартра, то они летели у него при лунном свете над рифами Нормандии, и ветер играл рыжими волосами Женевьевы, то изображал их любующимися Парижем с Эйфелевой башни. И копил все это, пока не схватил заполненные текстом листы и не принялся яростно их рвать.
Они фальшивка!
Его повествование – вымысел. Но вымысел должен быть правдивым.
Он навоображал, что сможет дать Бернису ту судьбу, в которой ему самому было отказано. Романист может сочинять истории и разворачивать их, как ковер. Он может создать воображаемую жизнь на том месте, где только что была пустота – белый лист бумаги. Но он не имеет права тешить себя напрасными иллюзиями, не может быть смешным, как смешон
