бог в гостиной. Он закуривает сигарету, кладет ноги на стол и откидывает голову назад, стараясь унять мигрень и галоп мыслей.
Писатели-мошенники создают идеальных персонажей: в высшей степени счастливых и героических или в высшей степени несчастных и неудачливых. Пишут сюжеты для театра марионеток. Думают, что персонажи – их собственность, но персонажи если кому-то и принадлежат, то самой истории. Вот почему история Берниса и Женевьевы не может быть совершенной. Ни одна история не может.
Тони перебирает страницы, находит среди них последнюю версию появления Женевьевы – на рассвете, возле двери в квартиру Берниса. Рвет все остальное и снова начинает с этого момента.
– Возьми меня с собой.
Она просит, чтобы он увез ее с собой. Бернис ничего не говорит, ведь ни одно слово не способно улучшить молчание. Женевьева бросила свой дом, своего мужа и свой изысканный мир и пришла в его скромную квартирку, украшенную фетишами мавров, купленными у мелочных торговцев на базаре Касабланки. Она пришла к нему, как в самых счастливых его снах, однако Бернис чувствует: что-то не так. Не хватает основного ингредиента – радости. Ему хочется думать: то, что привело ее к нему, это любовь; но когда он вглядывается в нее, такую потерянную, то понимает: то, что вынесло ее на его берег, – это крушение.
Льет дождь, и дорогу разглядеть трудно. Они проехали в машине уже сотни километров без определенной цели. «Подальше от Парижа», – сказала она. Никаких других пожеланий, ничего больше. Потом – только молчание. Сидя на соседнем сиденье, рядом с ним, Женевьева вся сникла, съежилась. Она измучена, мелко дрожит, быть может, у нее жар. Стекла запотели. На улице царят тьма и холод, и они уже заползли и внутрь.
Тони печально вздыхает. Он собирался написать историю яркой любви, но увяз посреди промозглой, пропитанной дождем темноты. Должна была быть яркая, искрящаяся пара, а из написанных на машинке строчек рождаются два бесприютных существа. Рука тянется к валику «Ундервуда», хочет вырвать лист, написать нечто иное. Но история уже движется собственным курсом. Это как дерево посадить – ты не сможешь предугадать, в каком направлении вырастут его ветви. Ты можешь захотеть ограничить его и обрезать, но тогда из дерева получится куст. Нет, он не хочет, чтобы его история стала маленьким растеньицем в мелкобуржуазном садике. Он хочет, чтобы она стала такой же запутанной и дикой, как сама жизнь.
Глава 42. Баия-Бланка (Аргентина), 1929 год
Все последние недели Мермоз бегает от журналистов, как от проказы. Прилетев в городок Баия-Бланка, к югу от Буэнос-Айреса, он решает на пару дней остаться. Один знакомый приглашает его на семейный ужин французских колонистов города, и приглашение принимается. Мермоз надевает свой клетчатый костюм-двойку, темно-серый галстук и входит в ресторан с кое-какими претензиями на бистро, где на стене висит полотно с изображением Сены, нежно обнимающей остров Сите. Но он сразу направляется во внутренний дворик, где над грилем с дичью и бифштексами вьется дымок. Его друг Бертран представляет ему супружескую пару, уже много лет живущую в Аргентине, и их дочь Жильберту.
В Жильберте есть нечто, что немедленно приковывает к себе его внимание. Она и не самая красивая из известных ему девушек, и не самая сексуальная, и не самая умная. Ей всего девятнадцать лет, но вид у нее серьезный, пожалуй, даже торжественный. Есть в ней какая-то естественная, без капли притворства элегантность: в ее манере двигаться, улыбаться, молчать. Пока месье Шазот что-то ему рассказывает, он непрестанно кивает, не слишком отчетливо понимая, о чем идет речь. И отмечает нечто странное: в первый раз в жизни его охватило желание остаться с женщиной наедине, и чтобы она не снимала одежду. Ему это кажется очень странным, похожим на расстройство. Быть может, последние месяцы выдались чрезмерно напряженными. Он не понимает ни одного слова общей беседы и чувствует, что потеет. Задается вопросом, не заболел ли он. Малярией, к примеру.
Отсутствие привычки приводит к тому, что Мермоз путает любовь с гриппом. Ему всего двадцать девять, но он чувствует, что пришло время остепениться: после всех своих временных и даже немедленных отношений в спокойствии Жильберты он видит свое будущее – более размеренное будущее, в котором он сможет сосредоточиться на самом для себя важном.
Она взирает на него с нежностью, но без жеманства и закатывания глаз, не пытаясь привлечь внимание, и это еще глубже затягивает Мермоза. И пока месье Шазот говорит и говорит, рассказывает о предпочитаемых им стратегиях в чемпионатах по бриджу во французском казино Баия-Бланка, мадам Шазот не произносит ни слова и поэтому узнает гораздо больше. Пару раз она обводит взглядом участников беседы, и ей все становится ясно.
– Эрнест, – мягко перебивает она своего супруга, – месье Мермоз сейчас вынужден уделить внимание и другим гостям. Почему бы тебе не пригласить его к нам на чай завтра утром, и вы сможете продолжить беседу?
Месье Шазот в глубочайшем изумлении смотрит на супругу. Его жена не любит приглашать людей домой, и тем более странно, что она сейчас делает это по отношению к человеку, с которым только что познакомилась. К тому же это не выглядит осуществимым.
– Но, Маргерит, у месье Мермоза на завтра наверняка уже намечены десятки разных встреч.
– Я отменю их все, месье Шазот. И с большим удовольствием посещу вас завтра.
Лицо Жильберты расцветает улыбкой. А также ее матери и месье Мермоза. И только месье Шазот кажется сбитым с толку тем обстоятельством, что авиатор так живо интересуется бриджем.
Глава 43. Кап-Джуби (Марокко), 1929 год
Сидя за письменным столом, сооруженным из пустых цистерн и старой двери, Тони странствует по стране раздумий, пока
