Собрание продолжалось. Один из студентов с пафосом прочитал от начала до конца стихотворение Владимира Маяковского и тут же стал сомневаться, можно ли теперь доверять Лазаревской сбор мопровских членских взносов. Дело помощи героическим узникам капитала нельзя доверять человеку, который утратил свое пролетарское обличье. И не надо просить белорусских поэтов, чтоб они написали еще одни мещанские "Кирпичики". Надо просить Янку Купалу и Якуба Коласа создать новые стихотворения про комсомольскую революционную бдительность, про молодые коммуны...
- Товарищи, - словно сквозь сон услышала Лазаревская голос председателя собрания. - Уже второй час ночи, а еще не выступила и половина товарищей, которые записались в прениях. Есть предложение продолжить собрание завтра.
...На следующий день Корницкий сидел на том же месте, в президиуме, и уже с некоторым любопытством следил за собранием.
До этого собрания его как-то не интересовали. Может быть, потому, что жизнь его до комвуза была всегда заполнена если не боями, так подготовкой к ним. Нигде подолгу он не задерживался со своими партизанами. Главное революция, освобождение угнетенных из-под ига эксплуататоров. Он, Антон Корницкий, солдат, который должен всегда считать себя мобилизованным, чтоб по первому сигналу ринуться в атаку. Поэтому даже в комвузе Корницкий ходил в армейской защитной форме. Каждая пуговица была на своем месте, сапоги начищены до блеска. Еще на фронте и в партизанах Корницкий заметил, что опрятные, подтянутые люди более дисциплинированны, больше готовы к выполнению самого трудного боевого поручения.
Теперь он поглядывал время от времени на Полину Лазаревскую и думал, что, может быть, Осокин правильно говорил: "Разве только одни буржуи должны хорошо одеваться? А рабочий человек будет всегда ходить в лохмотьях?" Эти осокинские слова не выходили у него из головы, когда он слушал суровую речь Бляхмана и взволнованные выступления других студентов. Большинство комсомольцев осуждали стихотворение Молчанова. Один из ораторов, показывая пальцем на Лазаревскую, с подъемом прочитал:
Знаю я
в жакетах этаких
на Петровке бабья банда.
Эти
польские жакетки
к нам
привозят
контрабандой.
Слова "бабья банда" и "контрабанда" оратор особенно подчеркнул.
Лазаревская, словно подсудимая, сидела на том же самом месте, что и вчера. Вдруг ее узенькие плечи вздрогнули, и в больших карих глазах блеснули слезы. Корницкий видел, как быстро она закрыла лицо ладонями и опустила голову. Плечи ее время от времени вздрагивали от беззвучного плача. Этого Корницкий уже не мог выдержать.
- Позвольте мне сказать несколько слов, - попросил он у председателя собрания.
- Пожалуйста, - встрепенулся председатель и тотчас же объявил: Слово имеет товарищ Корницкий.
- Мне лично, товарищи, - начал Корницкий, - понравилось, как держалась на этом собрании Полина Лазаревская. Если бы так лупцевали на протяжении двух вечеров, скажем, Бляхмана либо даже самого здоровенного хлопца из присутствующих, так они бы скинули не только свои башмаки, но и штаны в придачу ради спокойствия. Лишь бы отстали! А тут палили по Лазаревской и из винтовок, и из пулеметов, и из тяжелых пушек, а она не пошатнулась, не сдалась, не изменила своих взглядов. Мне думается, что человек, который не отступает в малом, никогда не отступит и в большом. В самом деле, почему наша пригожая Поля, дочка вековечного панского батрака, должна одеваться плохо? Разве Лазаревская стала хуже учиться или перестала выполнять общественные поручения? Нет! Так за что же мы ее здесь разносим, сравниваем с той, перед которой становится на колени герой стихотворения Молчанова? Полина Лазаревская - наш человек... Кроме того, она женщина, а у женщин, как известно, чувство красоты развито больше, чем у мужчин. Давайте, товарищи, все вместе поддерживать чувство прекрасного в каждом человеке...
Корницкий на мгновение умолк и как-то помимо своей воли взглянул на Лазаревскую. Взгляды их встретились. В глазах Поли он увидел не только признательность за поддержку в трудную для нее минуту. Ее глаза излучали теплоту и тихую ласку. Ничего такого Корницкий раньше ни у кого другого не замечал. Разве что только у Таисии... Но это было много лет назад, еще до мобилизации его, деревенского хлопца, в армию...
- Я, товарищи, закончил... - в каком-то замешательстве, злясь на самого себя, промолвил Корницкий и сел на свое место.
Далее ему казалось уже безразличным все, что происходило вокруг него. Откуда-то, словно издалека доносилось предложение Яшки Бляхмана: признать неправильным, непролетарским стихотворение "Свидание" Ивана Молчанова и приветствовать революционного поэта Владимира Маяковского. Корницкий только на один момент насторожился, услышав строгий голос Яшки Бляхмана про беспощадную борьбу комсомольцев со всяческими проявлениями чуждой идеологии среди молодежи. Однако имя Лазаревской не упоминалось. Когда председатель поставил проект резолюции на голосование, Корницкий снова поглядел в сторону Лазаревской. Она тоже смотрела на него, и в ее больших карих глазах была тихая благодарность и доверчивость.
Корницкий не выдержал и улыбнулся.
Лазаревская ожидала его около выхода. И Корницкий совсем не удивился, когда она, обратившись к нему, сказала:
- Товарищ Корницкий, можно с вами поговорить?
- Пожалуйста, я вас слушаю.
Мимо них, оживленно разговаривая, проходили студенты. Одни поспешно и все еще возбужденные, другие уже успокоившиеся, утратившие интерес ко всяким большим проблемам, кроме одной: поскорее добраться до постели. Корницкий тоже чувствовал себя очень утомленным.
- Я хочу поблагодарить вас за то, что поддержали меня. Хотя, может, и не следовало этого делать.
- Вот как?! - оживился Корницкий. - Впервые встречаю человека, который не знает - хорошо или плохо, если ему помогают!
Они шли по тихой Подгорной улице, слабо освещенной электрическими фонарями.
- Видите ли, я сама еще не убеждена в своей правоте. Одни - за меня, другие - против. А надо, чтоб было что-нибудь одно.
- Это одно - вы сами, - неожиданно ласково и для себя и для Лазаревской заговорил Корницкий. - Если б человек и хотел, он не может на всех угодить. На свете, как мне думается, еще много эгоизма, который очень портит жизнь людям. Коли говорить про человека начистоту, так самое важное в нем его сущность, душа, а не то, как он выглядит внешне. Я не однажды встречал благовоспитанных и скромненьких по внешнему виду людей, а потом убеждался, что это всего-навсего лишь маска, личина, а под этой личиной скрывается лютый мародер либо садист. И наоборот, многие грубоватые с виду люди не жалели своей жизни, вызволяя из беды беззащитного человека.
- Как вы, товарищ Корницкий, ратовали сегодня за меня!.. - потихоньку вымолвила Лазаревская.
- Да я совершил настоящий геройский подвиг! - весело воскликнул Корницкий. - Была такая опасная обстановка, что удивительно, как я выскочил из этой битвы живым. А сколько было пролито крови! Сколько осталось на поле боя убитых и раненых - просто ужас! Один только Яшка Бляхман держался бесстрашно, как и надлежит закаленному в тяжких битвах вождю...
- Вы шутите, а у меня сердце заходилось от обиды, когда он сравнивал меня со всякими паразитами, - с грустью заговорила Лазаревская. - За что? За то, что я хочу одеваться лучше, чем моя мать? За то, что я люблю красивую одежду, цветы? Недавно я купила и принесла в общежитие вазон. Некоторые девчата накинулись на меня: ты, дескать, мещанка, обзаводишься геранями. Хоть это и был олеандр, а не герань.
- Какая вы неосторожная!
- Почему?
- Говорят, в листьях олеандра есть яд. Такой же опасный, наверное, как и в ваших лодочках...
Корницкий и сам не знал, откуда у него сегодня такое настроение: совсем не хотелось говорить серьезно даже о самых серьезных делах. Может быть, потому, что рядом с ним была Лазаревская. А Лазаревской, в свою очередь, было хорошо с Корницким. Она слышала о том, что этот человек еще совсем недавно заставлял трястись от страха полицаев и осадников. А вот теперь, такой простой и мирный, он идет рядом с нею и старается отвлечь ее внимание от мрачных мыслей, не придавая никакого значения всему тому, что говорили про нее на собрании.
- Давайте пойдем на площадь Свободы и там посидим в сквере, - вдруг предложил Корницкий.
Поля согласилась.
По Ленинской улице они вышли на площадь Свободы, повернули в сквер. Вскоре под их ногами зашуршали опавшие с деревьев листья. Этими листьями были покрыты и все скамейки. Каким-то неуловимым движением руки Корницкий смел листья наземь и пригласил Лазаревскую садиться. Некоторое время они сидели молча, прислушиваясь к ночным звукам.
Город понемногу засыпал. Только возле гостиницы "Европа" еще слышались голоса запоздалых посетителей ресторана. Продребезжал на повороте с Ленинской улицы на площадь Свободы последний вагончик конки. И все вокруг стихло. Одни лишь деревья еще перешептывались о чем-то своем засохшими и жесткими листьями.
