Сейчас она подумала, что тогда они, пожалуй, погорячились - остался, по крайней мере, еще один подобный герой, живой исторический персонаж, человек, волею случая чем-то смутно напоминающий ей дядьев из ее собственного детства, - тех талдомских и кимрских дядьев, что пили, наверно, ничуть не меньше нынешних русских мужиков, вот только это выпитое почему-то добавляло им лишь благодушия и веселой открытости, тогда как нынешним - только дури и самой черной агрессии; дядьев, тоже почти уже вымерших как тип...
Она прослонялась по дому до вечера, есть не хотелось абсолютно, до полного отвращения, те бананы лежали в желудке тяжелым комом... Что-то, однако, ей напоминало такое ее состояние; забавно, у Машки, по ее словам, все бывает прямо наоборот - при дуновении, так сказать, вдохновения нападает дикий голод, и та совершает опустошительный набег на холодильник, иногда даже продолжая жевать прямо за мольбертом... Неужто и к ней на подступах? Да, именно, поняла она через некоторое время - накатившее подняло ее с матраса на чердаке, где в тот момент валялась, закинув руки за голову и разглядывая на глазах темнеющее небо в иллюминаторе, - и, чуть не подвернув ногу, когда скатилась с лесенки, вбежала в свою спальню-кабинет, схватила там блокнот, нашла ручку... И вместо того, чтобы сесть, как порядочной, за удобный секретер, торопливо спустилась вниз, покружила по гостиной, где, наконец, кое-как пристроилась на подушке у журнального столика - записывать прорвавшееся, так вдруг хлынувшее.
Все строки, рифмы, двустишия, четверостишия шли совершенно хаотично, абсолютный поток сознания, который предстоит доводить потом до ума, как, впрочем, и бывало у нее раньше - тогда, когда стихи еще постоянно писались... И уже на другое утро, когда на свежую голову принялась разбирать написанное, где чего только не было - скрипучие ставни, пахнущие морем, и разные оттенки черепицы, затихающий гул ночного южного города и обрывки воспоминаний о талдомской осени; о том, как некоторым мужчинам больше всего на свете идут маленькие любознательные дочки, подпрыгивающие на ходу, когда их ведут за руку, и еще многое, многое другое, - она прежде всего ощутила какое-то новое качество: свежесть, что ли, некую небывалую непосредственность. При ее-то всегдашней книжности - а чего еще ожидать от московской девочки со скучной судьбой... Конечно, всегда можно было утешиться словами одного советского классика с репутацией несомненного негодяя, но негодяя умного и талантливого, заметившего однажды, что литературные шедевры, в сущности, давно уж стали такой же частью природы, как море и степь, леса и люди. И, конечно, тот был прав, и действительно, подзаряжаться вдохновением от некоторых книг - дело вполне приемлемое, и тем не менее...
И тем не менее - сумела же сразу уловить эту новизну, чтобы потом, много позднее, издалека туда оглядываясь, точно понимать, для чего сплелась вся эта цепь случайностей: страна, город, человек, возникший на короткий миг, и даже то, зачем вообще понадобилась вся сомнительная авантюра с приобретением недвижимости за границей. Получалось - только лишь затем, чтоб вновь пришли стихи, уже иные стихи, чтоб только расслышать их как следует и должным образом воспроизвести. И сам сей факт выходил куда более значимым, чем даже дальнейшая их (и ее) история, тоже, конечно, по-своему небезынтересная, но не суть и важная в данном случае. Не суть и важная...
