Софья Николаевна выслушала меня до конца, не спуская с меня своих строгих и проницательных глаз и не разжимая губ;
только брови ее изредка морщились.
- Почему вы полагаете,- промолвила она, помолчав немного,- что вашего друга ни одна женщина не полюбила?
- Потому, что я это знаю, знаю наверное. Софья Николаевна хотела было что-то сказать и остановилась. Она, казалось, боролась сама с собой.
- Вы ошибаетесь,- заговорила она наконец,- я знаю женщину, которая горячо полюбила вашего покойного друга; она любит и помнит его до сих пор... и весть о его кончине поразит ее глубоко.
- Кто эта женщина? - позвольте узнать.
- Моя сестра, Варя.
- Варвара Николаевна! - воскликнул я с изумлением.
- Да.
- Как? Варвара Николаевна?-повторил я,-эта...
- Я договорю вашу мысль,- продолжала Софья Николаевна,- эта холодная, равнодушная, вялая, по-вашему, девушка любила вашего друга: оттого она не вышла замуж и не выйдет. До нынешнего дня я одна про это знала: Варя умерла бы скорее, чем выдать свою тайну. В нашей семье мы умеем молчать и терпеть.
Я долго и пристально посмотрел на Софью Николаевну, невольно размышляя о горьком значении ее последних слов.
- Вы меня удивили,- промолвил я наконец.- Но знаете ли, Софья Николаевна, если б я не боялся возбудить в вас неприятных воспоминаний, я тоже в свою очередь мог бы удивить вас...
- Я вас не понимаю,- возразила она медленно и с некоторым смущением.
- Вы точно меня не понимаете,- сказал я, поспешно вставая,- и потому позвольте мне вместо словесного объяснения прислать вам одну вещь...
- Но что такое? - спросила она.
- Не беспокойтесь, Софья Николавна, речь идет не обо мне.
Я поклонился и вернулся к себе в комнату,достал ладонку, снятую мною с Пасынкова, и послал ее к Софье Николаевне с следующей запиской:
"Ладонку эту покойный мой друг носил постоянно на груди и скончался с нею. В ней находится одна ваша записка к нему, совершенно незначительная по содержанию; вы можете прочесть ее. Он носил ее потому, что любил вас страстно, в чем он признался мне только накануне своей смерти. Теперь, когда он умер, почему вам не узнать, что и его сердце вам принадлежало?"
Елисей скоро вернулся и принес мне обратно ладонку.
- Что? - спросил я, - она ничего не велела сказать мне?
- Ничего-с. Я помолчал.
- Прочла она мою записку?
- Должно быть, прочитали-с; ихняя девушка к ним носила. "Недоступная!" - подумал я, вспомнив последние слова Пасынкова.
- Ну, ступай,- промолвил я громко. Елисей улыбнулся как-то странно и не вышел.
- К вам-с...-начал он,-пришла одна девушка.
- Какая девушка? Елисей помолчал.
- Вам покойный барин ничего не говорили-с?
- Нет... Что такое?
- Они, как в Новгороде были,- продолжал он, трогая рукой притолку,- с одной, примерно сказать, девушкой знакомство свели. Так вот эта девушка вас видеть желают-с. Я ее намедни на улице встретил. Я ей сказал: "Приходи; коли барин прикажет, я пущу".
- Проси, проси ее, разумеется. Да что... какая она?
- Простая-с... из мещанок-с... русская.
- Покойный Яков Иваныч любил ее?
- Ничего... любили-с. Ну и она... Как узнала, что барин скончался, оченно убивалась. Девушка ничего, хорошая-с.
- Проси ее, проси.
Елисей вышел и тотчас же возвратился. За ним шла девушка в ситцевом пестром платье и с темным платком на голове, до половины закрывавшим ее лицо. Увидев меня, она застыдилась и отвернулась.
- Чего ты?-сказал ей Елисей,-ступай, не бойся. Я подошел к ней и взял ее за руку.
- Как вас зовут? - спросил я ее.
- Машей,- отвечала она тихим голосом, украдкой взглянув на меня.
На вид она казалась лет двадцати двух или двадцати трех;
лицо имела круглое, довольно простое, но приятное, нежные щеки, кроткие голубые глаза и маленькие, очень красивые и чистые руки. Одета она была опрятно.
- Вы знали Якова Иваныча? - продолжал я.
- Знавала-с,- проговорила она, подергивая кончики платка, и слезы выступили на ее веки...
Я попросил ее сесть.
Она тотчас села на край стула, не чинясь и не жеманясь. Елисей вышел.
- Вы с ним в Новгороде познакомились?
- В Новгороде-с,- отвечала она, заложив обе руки под . платок.-Я только третьего дня от Елисея Тимофеича узнала о их кончине-с. Яков Иваныч, как в Сибирь отъехали, писать обещались, и два раза писали, а больше не писали-с. Я бы за ними и в Сибирь поехала, да они не хотели-с.
- У вас в Новгороде есть родственники?
- Есть.
- Вы с ними жили?
- Я жила-с матушкой и с сестрой с замужней; а после матушка на меня прогневалась, да и сестре тесно стало: у них детей много; я и переехала. Я всегда надеялась на Якова Иваныча и ничего не желала, как только его видеть, а они со мной завсегда были ласковы - спросите хоть Елисея Тимофеича.
Маша помолчала.
- У меня и письма их есть,- продолжала она.- Вот по-смотрите-с.
Она достала из кармана несколько писем и подала мне.
- Прочтите-с,- прибавила она.
Я развернул одно письмо и узнал руку Пасынкова.
"Милая Маша! (писал он крупным, разборчивым почерком) ты вчера прислонилась своей головкой к моей голове, и когда я спросил: зачем ты это делаешь? ты мне сказала: хочу послушать, о чем вы думаете. Я тебе скажу, о чем я думал: я думал, как хорошо бы выучиться Маше грамоте! Она бы вот это письмо разобрала..."
Маша заглянула в письмо.
- Это они мне еще в Новгороде писали-с,- проговорила она,- когда они меня грамоте учить собирались. Посмотрите другие-с. Там есть одно из Сибири-с. Вот то прочтите-с.
Я прочел письма. Все они были очень ласковы, даже нежны. В одном из них, именно в первом письме из Сибири, Пасынков называл Машу своим лучшим другом, обещался выслать ей деньги на поездку в Сибирь и кончил следующими словами: "Целую твои хорошенькие ручки; у здешних девушек таких ручек нету;
да и головы их не чета твоей, и сердца тоже... Читай книжки, которые я тебе подарил, и помни меня, а я тебя не забуду. Ты одна, одна меня любила: так и я ж тебе одной принадлежать хочу..."
- Я вижу, он к вам очень был привязан,- сказал я, возвращая ей письма.
- Они меня очень любили,- возразила Маша, тщательно укладывая письма в карман, и слезы тихонько потекли по ее щекам.- Я всегда на них надеялась; если б господь продлил им веку, они бы не оставили меня. Дай бог им царство небесное!..
Она утерла глаза кончиком платка.
- Где же вы теперь живете? - спросил я.
- Теперь я здесь, в Москве; приехала с барыней, а теперь без места. К Яков Иванычевой тетеньке ходила, да они сами очень бедны. Мне Яков Иваныч часто об вас говаривали-с,- прибавила она, вставая и кланяясь,- они очень вас всегда любили и помнили. Я вот Елисея Тимофеича третьего дня встретила и подумала: не захотите ли вы помочь мне, так как я без места теперь стала...
- С большим удовольствием, Марья... позвольте спросить, как вас по отчеству?
- Петрова,-ответила Маша и потупилась.
- Все сделаю для вас, что могу, Марья Петровна,- продолжал я,- мне жаль только, что я здесь проездом, мало знаю домов хороших.
Маша вздохнула.
- Мне хоть бы какое-нибудь место-с... Кроить я не умею, а сшить, так все сошью... ну, за детьми ходить тоже могу.
"Денег ей дать,- подумал я,- но как это сделать?"
- Послушайте, Марья Петровна,- начал я не без замешательства,- вы, пожалуйста, извините меня, но вы из слов Пасын-кова знаете, как я был с ним дружен... Не позволите ли вы мне предложить вам... на первый случай небольшую сумму?..
Маша взглянула на меня.
- Чего-с? - спросила она.
- Не нужно ли вам денег? - проговорил я. Маша покраснела вся и наклонила голову.
- На что мне деньги? -прошептала она.- Лучше мне место достаньте-с.
- Место я вам постараюсь достать, но наверное отвечать не могу; а вам грешно совеститься, право... Ведь я для вас не чужой какой-нибудь... Примите это от меня на память о нашем друге...
Я отвернулся, поспешно достал из бумажника несколько ассигнаций и подал ей.
Маша стояла неподвижно, еще ниже потупив голову...
- Возьмите же,- твердил я.
Она тихо возвела на меня свои глаза, посмотрела мне в лицо печальным взором, тихо высвободила бледную руку из-под платка и протянула ее мне.
Я положил ассигнации на ее холодные пальцы. Она молча спрятала руку опять под платок и опустила глаза.
- Вы и вперед, Марья Петровна,-продолжал я,- если вам что-нибудь будет нужно, пожалуйста, обращайтесь прямо ко мне. Я вам доставлю мой адрес.
- Покорно благодарствуйте-с,-проговорила она и, помолчав немного, прибавила: -Они с вами обо мне не говорили-с?
- Я с ним встретился накануне его смерти, Марья Петровна. Впрочем, не помню... кажется, говорил.
Маша провела рукой по волосам, слегка подперла щеку, подумала и, сказав: "Прощайте-с", пошла вон из комнаты.
Я сел у стола и принялся думать горькую думу. Эта Маша, ее сношения с Пасынковым, его письма, скрытая любовь к нему сестры Софьи Николаевны... "Бедняк! бедняк!" - шептал я, тяжело вздыхая. Я вспомнил всю жизнь Пасынкова, его детство, его молодость, фрейлейн Фридерику... "Вот,- думал я,- много дала тебе судьба! многим тебя порадовала!"
