(По-моему, здорово!)
Я:
- Ваше мнение?
Г а л и н а И в а н о в н а (молчит).
Я (снова):
- Ваше мнение?
Г а л и н а И в а н о в н а (молчит).
Я (начинаю грызть ногти).
(Стоп! Что-то я все время грызу ногти. Это литературный штамп. От повторов надо избавляться.)
Я (глядя в окно):
- Ваше мнение?
Г а л и н а И в а н о в н а :
- У вас нет никаких шансов!
И тут происходит неожиданное.
Стопор, удерживавший стотонную лебедку, срывается; и она, с нарастающим грохотом, начинает раскручиваться...
"Кто вы такая? - кричу я. - Кто вам дал право оценивать мои шансы?"
(Глупость! Права не дают, их берут.)
Стальной трос свистит в ушах...
Я - ЛИЧНОСТЬ! Понимаете? Л и ч н о с т ь ! Уникальная, особая, неповторимая. Есть Высшая Сила (Бог, сверхинтеллект, назовите как угодно), она покровительствует мне. Я ей и н т е р е с е н ! Она всегда помогала мне, поможет и сейчас.
Так уже было.
В пятом классе мне нравилась одна девочка. У нас были соревнования по бегу. Я очень хотел победить! Обычно я приходил к финишу вторым. Первым приходил Вовка Краснобаев. Но в этот раз у него развязался шнурок. И первым пришел к финишу я.
Я! (Ходящая ходуном лебедка сотрясает здание.)
"Лечь!" - неожиданно приказываю я Галине Ивановне.
Галина Ивановна бухается на пол.
- Принять положение "упор лежа"!
Галина Ивановна подчиняется.
- Лечь! - Встать! - Лечь! - Встать! Я пытаюсь перекричать грохот лебедки.
- Лечь!
- Встать!
- Лечь!..
Груз ударяет о землю; поднимается целое облако пыли, похожее на атомный гриб. Делается тихо.
- Встать! - командую я.
Галина Ивановна медленно поднимается...
- Оправиться!
Галина Ивановна одергивает гимнастерку...
- Кру-гом!
Галина Ивановна разворачивается...
- Марш!
... Галина Ивановна стоит в дверях.
- Звонили из библиотеки, - говорю я. - Пришли новые поступления. Надо их забрать.
- Хорошо, - роняет Галина Ивановна и, описав взглядом полуокружность, скрывается за дверью.
При чем здесь "хорошо"? Подчиненный должен говорить: "Есть!" или "Слушаюсь!", в крайнем случае.
8.
Вечером меня навещает Виктория. Час назад Вольдемар умотал на симпозиум - в Хабаровск, и Виктория прямо с вокзала - ко мне.
Я помогаю ей раздеться. Цепляю на "плечики" шубку, достаю из рундука тапки...
Виктория молчит, но по ней видно, что она уже знает о моем заявлении.
"Она знает, что я знаю, что она знает..."
И так до бесконечности.
Я могу только догадываться, какие арифметические действия производятся в данный момент в этой гладко зачесанной головке.
Чистый лист бумаги разделен пополам вертикальной линией. Актив и пассив. У актива есть подзаголовок "муж", у пассива - "любовник". Или наоборот: непринципиально!
Далее идут расчеты: стр. 10 (х) стр. 20 (:) стр. 4 ... и т.д.
Внизу - баланс. Он явно не в мою пользу. Но что я знаю наверняка - так это то, каким будет финал нашей встречи.
В и к т о р и я (приподнимая вуаль):
- Умоляю! Ради нашей любви. Забери свое заявление! Несолидно? Чем объяснить? Скажи, что с тобой приключился солнечный удар. Откуда я знаю про удар? Милый мой, женское сердце не обманешь. Баба, - она нутром видит!
Я (кусая локти, маячу по комнате).
В и к т о р и я (бросает последний козырь):
- А за это я отдам тебе свое самое дорогое!
Я (устремляюсь к ее сумочке).
"Шутка!"
Ладно, сдаюсь! Ваша взяла. Терпеть не могу, когда люди унижаются. Честно говоря, мне самому это директорство, как зайцу стоп-сигнал. Больше всего на свете я ценю свободное время. Короче, уговорили! Пусть Вольдемар будет академиком, а ты ... "Академшей", что ли? К тому же, когда спишь с женой академика, поневоле чувствуешь себя ЧЛЕНОМ-корреспондентом, как минимум.
Мы пьем шампанское. Виктория не сводит глаз с экрана. Там Цезарь Калигула изголяется над новобрачными. Поставил жениха "зюзей" ("зюзя" - это буква "з", поваленная набок, попой кверху,- примеч. авт.) и пользует его куда ни попадя.
"Бр-р-р! Не приведи, господь".
Я целую Викторию...
Удивительно, что она до сих пор не коснулась цели своего визита. Она не может не понимать, что с налету такие дела не делаются. Меня надо ПОДГОТОВИТЬ.
Может быть, она считает, что решит все проблемы со мной, как говорится, уже "в дверях"?
В и к т о р и я (подкрашивая губы перед зеркалом):
- Да, чуть не забыла! Забери свое заявление, не позорься. У тебя же нет никаких шансов! Ну, все, мне пора. Пока!
Я начинаю раздевать Викторию...
Переворачиваю ее с боку на бок...
Подкладываю ей под живот подушку...
Ее выдержке можно только завидовать. Что значит, польская кровь!
"Еще Польска не сгинела!.."
(За слова не ручаюсь.)
Кстати, предлагаю идею монументального - по размерам - полотна: "Польская партизанка на допросе у "сусанинцев". В роли второго "сусанинца" Мак-Дауэлл. Подпольная кличка: "Тяжеловес". Виктория мужественно сносит экзекуцию.
"Какая выдержка! Какая потрясающая выдержка!"
От одной мысли, что я связан с этим героическим народом, пусть даже осьмушкой крови, у меня влажнеют глаза.
"Наверх, вы, товарищи! Все - по местам, - вырывается из моей груди. Последний парад наступает!.."
(К сожалению, других героических песен, тем более польских, я не знаю.)
"Врагу не сдается наш гордый "Варяг", - подхватывает Мак-Дауэлл. Пощады никто не желает!"
Нет, судя по стиснутым зубам Виктории, финал будет иной.
В и к т о р и я (уже в дверях):
- Забери заявление, "академик"!
Я лежу на спине, закрыв глаза.
- Мне пора, - говорит Виктория и начинает одеваться.
Мы - уже "в дверях". В смысле, в прихожей. Я подаю Виктории шубку, бросаю в рундук ее тапки.
Виктория стоит перед зеркалом и роется у себя в сумочке...
Финал должен грянуть с минуты на минуту.
"Да, чуть не забыла, - мысленно суфлирую я. - Забери за-яв-ле-ние!"
(Никакой реакции.)
"Забери за-яв-ле-ние!"
(Опять никакой реакции.)
"Заявление забери!" - мысленно рявкаю я.
(Черт, совсем охрип! Мысленно.)
- Это тебе, - неожиданно говорит Виктория и протягивает небольшой пакет, перевязанный шелковой лентой. - Поздравляю!
"Ах, да! Сегодня же 23 февраля. День Советской Армии."
- Только, пожалуйста, разверни его, когда я уйду, - добавляет она и направляется к двери.
"Однако..."
Я возвращаюсь в комнату. Сажусь на постель - недавнее поле брани...
На полу "сусанинцы" режутся в карты. В углу дымит чубуком шляхта, пустив его по кругу...
Неутомимый Мак-Дауэлл пользует на экране очередную жертву...
У меня в руках пакет, перевязанный шелковой лентой. Обычно на 23 февраля Виктория дарит мне носовые платки. (Надеюсь, без намека.) Это наша традиция, и мы ее храним. Кажется, и на этот раз Виктория не изменила себе. Я бросаю пакет на стол, но промахиваюсь. Пакет улетает аж за батарею.
"Ладно, завтра достану."
Один из шляхтичей, с хищным, загнутым крючком носом, выпустив мне дым в лицо, насмешливо интересуется:
- Чем пан не доволен?
"Нет, старик, все нормально..."
Все нормально.
9.
Я стою в очереди в буфете и изучаю его скудный ассортимент, когда туда заглядывает Юлия.
- Ты где свою подружку потеряла? - интересуюсь я.
- Инга заболела.
- Что-то серьезное?
- Нет, ангина.
Прекрасно! Нет, то, что Инга заболела, это, конечно, плохо. Прекрасно, что мне предоставлена возможность доказать, что мои слова никогда не расходятся с делом. Как там у меня? "Когда они будут болеть, я буду ходить в аптеку?" Вот, и иди!
В центральном гастрономе я покупаю трехлитровую банку абрикосового сока, килограмм лимонов, конфеты и, остановив такси, еду к Инге домой.
Дверь мне открывает невысокая миловидная женщина - мать Инги.
В руке у нее книга.
"Советский народ - самый читающий народ в мире", - мысленно рапортую я.
Инга уже в прихожей. На ней джинсы, "ковбойка" навыпуск. Шея обмотана шерстяным платком.
Удивление на ее лице уступает место восторгу.
- Я сейчас! - кивает она и шмыгает в свою комнату.
- Раздевайтесь, - улыбаясь, говорит мамаша.
"Мамаша, ничего, что я вас так - по-простому? По-солдатски?" - мысленно интересуюсь я.
Мамаша достает из рундука шлепанцы каких-то невероятных размеров.
"У вас в роду слоновой болезнью никто не страдал?" - едва не слетает у меня с языка.
Отсутствие в доме мужчины я определяю сразу. Как? Шут его знает! Возможно, по цвету обоев...
- На улице холодно? - спрашивает мамаша.
Все это время улыбка не сходит с ее лица.
Ну, как же! Жених пришел.
"Мамаша, эх, мамаша! Чему радуетесь? - ворчу я про себя. - К вашей дочке пришел ... (ладно, не будем уточнять кто), который ей, можно сказать, в отцы годится. Тут, мамаша, плакать надо!"
Честно говоря, ее улыбка уже начинает меня раздражать. Прямо не мамаша, а какой-то скалозуб в юбке. Что бы такое придумать, чтобы ей сразу взгрустнулось?
"Вариант первый".
Утро. Я в семейных трусах выхожу из комнаты Инги и сталкиваюсь с мамашей...
