- Но я же, - говорю, - не самовольно и ничего такого не позволяю. И мне, во-первых, товарищ Левченко лично разрешил...
- Левченко в отпуску, - говорит Лукерья Петровна. - И он Василию Васильевичу не указчик.
- Но мне бы хоть одну ночку, - умоляю я старушку. А она одно что твердо:
- Нельзя, золотце мое. Нельзя.
- Но ведь никто не узнает, - говорю.
- Кому же узнать? - будто соглашается старушка. - Никого нету. Я одна.
- Так можно? Я переночую. Ведь только до утра, - я говорю. - Ведь дождь вон какой. И холодно...
- Да уж погодка, верно говоришь, никуда. Не лето и не зима, - снова будто соглашается старушка. - И ночь. Никто тебя сейчас в такую пору не приветит...
- Значит, вы разрешаете? - спрашиваю.
- Да ты что, очумела, девка? - вдруг взревывает она. - Я же тебе русским языком объясняю, что товарищ Тятинов Василий Васильевич кричали. А я буду разрешать? Да кто я такая - разрешать.
Вот так ночи три мы переговаривались с Лукерьей Петровной. И выгнать силой она меня не может, и уснуть не дает.
Более спокойно ночевала я в виварии, когда дежурила Маня.
После прохладных летних дней, не похожих на летние, наступила осень, неожиданно жаркая. И вот в один из таких дней получаю я ответ на мое письмо даже с некоторой, как подумалось мне, обидой: "Зачем же вы затрудняете себя в отношении прилагаемой марки и конверта? Я еще, слава богу, сам вполне способен оплатить почтовые расходы. Очень рад буду увидеть вас в любое удобное для вас время. Тем более что много наслышан о вас".
И вы знаете, я решилась, - собрала некоторые свои вещички в небольшой узелок и поехала к нему, к моему предполагаемому жениху, на Куминку.
Риск небольшой и расход невеликий: около рубля туда и обратно на электричке.
Приезжаю, выхожу, иду по ходу электрички еще километра полтора назад, как было указано в его письме, ищу нужный адрес. И не нахожу. Одним словом, нету такого адреса. А время уже к вечеру. И день очень хмурый, но для меня - удобный: впереди два выходных.
Вдруг позади меня что-то затарахтело. Оглянулась. Мальчик на мотоцикле.
- Так вы что, Стеблякова ищете, Ефима Емельяныча? - спросил он, когда я ему назвала адрес. - Так это вы не туда идете. Вам налево надо. Только он еще, наверно, в церкви.
- В церкви? - удивилась я, но мальчик уже проехал. "Хорошенький женишок - в церкви", - огорчилась я. И всякая женщина на моем месте огорчилась бы. Но делать нечего - надо идти искать его, если уж я приехала. Свернула налево, как сказал мальчик. Иду по мягкой, зыбучей земле - никаких строений впереди не видать. Направо вдалеке, похоже, кладбище.
По синему небу ползут бело-серые облака, а за ними - тяжелая черная туча во весь окоем.
Ну, думаю, попала в поездочку. И мало ли что может случиться в незнакомом месте - тем более около кладбища, в вечернее время. Но тут мне навстречу идет старушка и, выяснив мое затруднение, говорит:
- А вон через тот пустырь вы не переходили? За тем пустырем будет свалка. А за свалкой еще один дом на отшибе, почти под откосом. Кто знает, может, там и проживает нужное вам лицо.
И правильно. Перешла я через разные буераки, по мусорным горам, по битым бутылкам, по раздавленным кастрюлям и консервным банкам, гляжу, действительно домик одинокий стоит и за ним - кусты и за кустами - опять домики.
Подошла я вплоть, поднялась по трем новым ступенькам из свежего, неструганого теса и увидела, как, может быть, в кошмаре, в открытую дверь мужчину на лавке, будто вышедшего из дремучих лесов, очень страшного, давно не стриженного, не бритого, в длинной грязной рубахе, без опояски.
Понятно, обомлела я в первую минуту, но все-таки говорю:
- Ефима Емельяновича, извините, пожалуйста, где бы я могла увидеть?
А мужчина этот так весело, широко улыбается и отвечает:
- Я, он самый и есть - Ефим Емельянович. А вы, извиняюсь за нескромный вопрос, - Тоня? Как же, как же, я вас вот именно поджидал. Но уверен был почему-то, что вы приедете минимум послезавтра. И я бы вас встретил не в таком внешнем виде, как у меня сейчас, в настоящее время. Это ж можно испугать женщину.
- Внешний вид, - нашлась я сказать, - вообще-то для мужчины не имеет особого значения.
- Но все-таки, - засмеялся он. - Да вы садитесь, пожалуйста. Вот сюда к свету, чтобы я вас лучше разглядел. Вот у вас внешний вид даже очень приятный. Даже много лучше, чем на фотокарточке. А я, вы знаете, тут возился на огороде, потом чуток приболел. И вот провалялся три дня. А сегодня уже совсем здоровый. Сейчас возился у себя в церкви. У нас там музей. Красил с ребятишками фасад. И только вот сию минуту хотел привести себя в порядок. Вон грею воду...
И я увидела за дощатой загородкой в маленькой кухоньке газовую плитку и на ней - два аккуратных бачка.
- Газ у меня, к сожалению, привозной, - стал объяснять Ефим Емельянович, не вставая с лавки. - А воду в дом вот все еще никак не словчусь провести. Живу, выходит, не по современности, - улыбнулся он. - И даже телевизора у меня по сию пору нет...
Улыбка у него привлекательная. Это сразу заметила я. Глаза зеленоватые, как бы вспыхивают при улыбке. Но одного уха, мне показалось, нету.
- Комнаты у меня тут две, - продолжал он. - Но я имею сейчас небольшую фантазию пристроить верх. Чтобы наверху, на втором этаже, была спальня. По-научному, как считают мои знакомые медики, спать всего полезнее вот именно наверху. Вы не стесняйтесь, снимайте ваш свитерок. Здесь тепло. Отдыхайте. Я сейчас мигом помоюсь. Вода уже нагретая. Приведу себя в порядок. Будем чай пить...
Опираясь обеими руками о стол, он поднялся. И сию минуту что-то заскрипело, залязгало. Я не сразу поняла, что у него искусственная нога.
- Может, я вам в чем-нибудь помогу?
- Не надо. У меня тут все хорошо приспособлено. Как-то же я обходился, когда вас не было, - опять засмеялся он. И зашел за дощатую загородку, закрыв за собой дверь.
Я услышала, как булькает, как льется вода, как скрипит и лязгает на ходу искусственная нога, как она, должно быть, упала, отстегнутая.
Конечно, по-хорошему-то я могла бы ему помочь. Но неудобно как-то. И неловко сидеть в чужом, незнакомом доме, ожидать, когда странный какой-то мужчина, смешно подумать, мой жених, вымоется. И уйти теперь неудобно.
Все-таки я вышла на крыльцо. И вдруг услышала:
- Уж если помогать, так помогать. Секрета большого нету. Потрите мне, Тонечка, спину.
В загородке, недалеко от газовой плитки, стояла большая белая ванна, какие обыкновенно стоят в ванных комнатах, но с закупоренной вводной трубой. Мой жених (а как же его теперь назовешь?) сидел в ванне с уже вымытой, видать, головой и причесанными волосами.
В самом деле все было очень странно. Я, совсем ему незнакомая женщина, просто чужая, без стеснения взяла из его рук намыленную мочалку и стала тереть ему спину.
На груди у него было наколото над распластанным орлом синей тушью, что ли: "Не жди удачи". И по левой руке тоже шла какая-то надпись.
После, когда он побрился не электрической, как мой зять, а уже давно немодной опасной бритвой, мы сели пить чай. И у меня было на минутку такое чувство, будто я когда-то давно здесь жила и вот опять приехала, так просто он со мной разговаривал, точно мы уже заранее обо всем договорились.
Искусственную ногу, "казенную", как он ее назвал, он уже больше не пристегивал. Из загородки вышел, опираясь на костыль, в белой рубашке и в черном костюме. Вынул из шкафика, висевшего над обеденным столом, початую четвертинку, перелил водку из нее в графинчик, поставил на стол. Из холодильника достал большой кусок сала, огурцы соленые, зеленый лук.
- С легким паром вас, Ефим Емельянович, - сказала я.
- Вот именно, спасибо, - сказал он и, отставив костыль, сел за стол, придвинул к себе табуретку, на которую хотел, чтобы села я рядом с ним. Ну, давайте, Тонечка, выпьем за наше знакомство, - очень аккуратно разлил водку.
Водка была, наверно, не из самых лучших. Меня аж всю передернуло, когда я подняла стаканчик, чтобы пригубить хотя бы из вежливости.
- Что это? - удивился он. - Не пьете? Не нравится разве?
- Я вообще не пью.
- О, - сказал он. И как будто обрадовался. - Вот это хорошо. Даже очень приятно. Я сам выпиваю. А сильно пьющих даже мужчин не уважаю. А женщина, если начнет выпивать, ее очень просто и на курево может потянуть. А если женщина курит, это, по моим понятиям, уже не женщина, а, извиняюсь за выражение...
Мне этот разговор не понравился. Я подумала: "Ноги нет - это еще ничего. А уха нет - тоже можно обойтись. Но со старообрядцем жить скука".
Правда, ухо он, причесавшись, как-то ловко прикрыл волосами. Если не приглядываться, так и не сразу заметишь, что ухо сверху разорвано.
А вот разговор мне до крайности не понравился. Я женщина, чего скрывать, уже не очень молодая. Рассчитывать на то, что меня кто-то еще может полюбить, я не могу. Но все-таки я человек на деле. Свой надежный кусок хлеба, как говорит отец Виктора, у меня всегда и навсегда в руках.
