Должен сказать, что среди врачей отделения строго соблюдалась табель о рангах. В "актовой" комнате размещались ведущие врачи - более опытные, с учеными степенями. Рядовые врачи квартировали отдельно, в небольшой комнате возле общих палат.
Из коридора была еще дверь в процедурную - там выдавали лекарства, делали инъекции, брали кровь на анализ и т.д. Ведала этой комнатой дежурная сестра.
В коридоре напротив туалета и ванной комнаты стоял длинный деревянный шкаф, в котором зеки хранили непортящиеся продукты (сахар, печенье, иногда яблоки), а также сигареты и папиросы.
По коридору денно и нощно шагал дежурный прапорщик в надетом поверх мундира белом халате.
Общие палаты не запирались, двери их всегда были открыты. Нам разрешалось - в любое время, кроме тихого часа и обхода врачей - переходить из палаты в палату, заходить к медсестре в процедурную, находиться в курилке (в туалетной). Между прочим, последнее было привилегией 4-го отделения, в других отделениях, как рассказывали, перекуры устраивались каждый час на 10 минут, и прапорщик зажигал спички строго по часам. У нас же можно было подойти к нему и попросить огонька в любое время, даже ночью.
В дверях - на уровне глаз - были небольшие, 10 х 15 см, застекленные окошечки (тоже из оргстекла), но двери, повторяю, кроме как в ванную и туалетную, не затворялись.
Строго охранялся "бокс". Подходить к нему, тем более заглядывать через окошечко не дозволялось.
В двух наших палатах, кроме маленькой, всегда находились надзорные няньки, они сидели обычно возле дверей на стоявших там противопожарных ящиках и зорко следили за происходящим в палате. Ночью, конечно, отключались - клевали носом, даже похрапывали. В маленькой палате няньки не было, но дежурившие в двух больших, бросая взгляд через плечо, когда сидели на своих ящиках, могли обозревать и эту комнату.
В помещениях был паркетный, ежедневно натираемый до блеска пол. Отопление - паровое, в отделении было очень тепло.
4 отделение, как я понимаю, было "шизофреническим" или чем-то вроде. Среди зеков шли разговоры, что в прошлом оно было "политическим", а теперь якобы в виду уменьшения числа таких заключенных для них хватает и "бокса".
В последнем утверждении - что число политзаключенных у нас в последние годы уменьшилось - я, конечно, весьма сомневаюсь.
ПЕРВАЯ БЕСЕДА С ВРАЧОМ. ЛЮБОВЬ ИОСИФОВНА
Обследование мое шло вяло. Сводили на осмотр к терапевту. Расспросы о жалобах, кровяное давление, фонендоскоп... Назначила по моей просьбе корвалол (давило сердце последние недели) и - без всякой просьбы и каких бы то к тому показаний, просто, видать, из сердобольства - белый хлеб... Сводили к окулисту - выписала новые очки... Все как в записной районной больничке. Еще сделали рентгеновский снимок черепа. Это вроде бы и ни к чему, но спорить я не стал. Ведь никаких опухолей в голове, слава Богу, у меня нет. Правда, когда через несколько дней мне предложили сделать снимок повторно ( дескать, было "повеление"), я отказался. Не настаивали.
18 января состоялась встреча с лечащим врачом. Беседа проходила в процедурной комнате. Я уже не удивился, увидев перед собой именно ту женщину, что рассматривала меня на комиссии два дня назад.
Представилась как Любовь Иосифовна. На мой вопрос о фамилии ответила, что это "не обязательно". Красивое, но восковое от косметических втираний лицо. Рыжеватые, пышные волосы. Губы пухлые, чувственные, выдающие вместе с тем обидчивость и слезливость. Руки полные, круглые, но без маникюра и украшений. Вообще, на всем ее облике, несмотря на косметику и модную одежду, лежала печать усталости и какой-то домашней заезженности. Думаю, не ошибусь, если скажу, что у Любови Иосифовны много домашних хлопот и не все благополучно в семье.
Встреча наша длилась около 30 минут. Боюсь, что я разочаровал собеседницу. Прежде чем отвечать на ее вопросы, я попросил ответить на два моих: достаточным ли основанием для направления на экспертизу является, с ее точки зрения, неподтвержденный никакими документами слух о болезни моей матери и можно ли ознакомиться с заключением амбулаторной психиатрической экспертизы.
На первый вопрос Любовь Иосифовна лишь пожала плечами, дескать, а почему бы и нет, а второй вопрос отвергла: нет, нельзя. Я сказал, что в таком случае ни на какие вопросы отвечать не буду.
- Ну что вы, Виктор Александрович! Так не годится. Разве вы мне не доверяете?
Несмотря на то, что я молчал, она все-таки пыталась меня расспрашивать. В основном это были вопросы по "аномальным" фактам моей биографии, видимо, аккуратно стасованным следователем в дело.
- Как вы относились к своей мачехе?
- Почему разошлись с первой женой?
- Вот у вас конфликт был с городскими властями в 1971 году в Солнечногорске, не можете ли о нем подробнее рассказать?..
Прежде чем задать очередной вопрос, она заглядывала в лежащее перед нею дело. (Эх, мне бы туда заглянуть!) По всему было видно, что она плохо подготовилась к разговору.
- Ну ладно, - махнула она напоследок рукой, посмотрев на часы. - Мы еще не один раз будем беседовать с вами...
ИЗ ДНЕВНИКА. 21 ЯНВАРЯ 1974 ГОДА
"Истекает первая декада чистой, сытой, но в общем-то утомительной по своей монотонности жизни в экспертизном "раю". Проявились, индивидуализировались лица палатных сожителей, врачей и охранных нянек. Как всегда, в палате около трети молчунов, столько же говорунов, остальные средостение... Производит впечатление Саша Могильный, 20-летний юноша из города Миллерово. Мягкие, нежные, южные (украинские) черты лица, густые черные брови, застенчивость и какая-то внутренняя освещенность. Много читает, любит Джека Лондона, приключения, хотел бы прочесть Александра Дюма (В.Бесков говорит: "Дюму"). По моему совету стал читать "Очарованного странника" Лескова, остался очень доволен. С восторженными восклицаниями прочел "Леди Макбет из Мценского уезда", но на этом, увы, остановился, т.к. следующих рассказов, лишенных некоторой "дю-тективности" сюжета, уже не осилил..."
ЭКСПЕРТИЗНЫЕ ЗЕКИ
Видимо, настало время рассказать несколько о населении 4 отделения тех подопытных кроликах, на которых совершенствовала в январе-марте 1974 года свой научный прогресс советская судебная психиатрия...
Всего нас было в трех общих палатах 26 душ: 13, 9 и 4 человека. Сюда не входят несколько (видимо, 4-5) человек, находившихся в "боксе", куда мы доступа не имели.
В моей, "шумной", палате собралась в основном молодежь, мальчишки 18-20 лет. Сказав "говоруны", я, конечно, употребил самый мягкий вариант, фактически это были обычные, беспринципные и наглые тюремные сорвиголовы, демонстрировавшие к тому же и свое психическое буйство. Могли ни с того ни с сего затеять самую дикую возню, расшвырять подушки, ударить любого, смахнуть со стола домино или запустить в потолок кружкой. Няньки обычно хлопотали вокруг таких, приговаривая:
- Ну что ты, Вова (Петя, Коля)?.. Ну чего тебе хочется? Успокойся, милый, успокойся!
Такими были уже упомянутые мною Володя Бесков, Миша Лукашкин, Витя Яцунов. Еще Сергей Песочников из другой палаты и прибывший несколько позже меня Володя Лукьянов по кличке "Чипполино".
В палате лежало несколько "реактивщиков" - зеков, симулировавших полное отключение от всего земного. Такое состояние в психиатрии называют реактивом. Они не вступали ни с кем в контакты, часами лежали на койках, уставясь в одну точку. Некоторые и не особенно скрывали, что "косят" (или "гонят") - в отсутствие няньки и на перекурах разговаривали, смеялись. Конечно, все ели исправно, проявляя здесь полную разумность. Например, чернобородый "ребе"-убийца, так напугавший меня при первом соприкосновении (фамилии его не помню), был большим сластеной. При каждой закупке продуктов (2-3 раза в неделю дозволялось через старшую сестру покупать на личные деньги нужные продукты в магазинах) он заказывал пирожные, шоколад и другие сладости. Иногда ему приносили целый торт. Тогда нянька расстилала прямо у него на груди клеенку, ставила на нее картонку, и он ел торт, все так же безучастно выставясь в потолок и блаженно причмокивая. Белые крошки застревали в его густой бороде.
Кроме Чернобородого и Ногтееда в палате лежал реактивщик Кузнецов по кличке "Барон". Это был какой-то профессиональный уголовник с татуированными волосатыми руками и неприятным исподлобным взглядом. "Тюлькогон" он был отменный. По палате ходил медленно, шаркающим шагом, то и дело оглядываясь. А если слышал, что сзади кто-то идет, - испуганно отскакивал в сторону и пропускал идущего, оглядывая его блуждающим, безумным взором. Ел он только в постели, вяло, смешивая первое со вторым, подолгу задерживая у открытого рта поднесенную ложку. Тем не менее, он был признан здоровым и отвезен в Бутырку. Витя Яцунов говорил мне по секрету, что "Барон" до привоза в институт был изобличен и бит в камере как сексот.
Позже в палату был помещен реактивщик со странной фамилией Тумор. Это был невысокий, светлоголовый, курносый паренек лет 20-ти. Поначалу он тоже лежал безучастно на кровати (причем возле самой няньки), жутковато выставив из-под одеяла - всегда в одной и той же позе - кисть руки, но был разоблачен (я еще расскажу об этом) в симуляции и снял реактив, превратившись в обычного развязного и говорливого парня.
