он. Его голос звучал тоньше, чем следовало. И с хрипотцой от двух выкуренных пачек в день. – Как дела, Женевьева? Так тебя зовут, да?
– Так, – ответила она, поворачиваясь к нему. – Мы познакомились вчера.
Он улыбнулся, показав пожелтевшие зубы.
– Я помню.
– Еще бы, – пробормотала она и прислонилась спиной к столешнице, сложив руки на груди. Усмехаясь, он высвободился из куртки и бросил ее Женевьеве.
– Повесь куда-нибудь, детка. – Это прозвучало как «Повисикудадет».
Она посмотрела на куртку с крайним отвращением.
– У нас нет вешалок.
С лающим смехом он пожал плечами и бросил куртку на пол.
Потом откинулся на стуле и медленно вытянул одну за другой ноги. Усаживаясь, он не сводил глаз с Женевьевы, рассматривая ее от макушки пышного высокого хвоста до носков.
Женевьева была одета в безразмерную мужскую футболку Hanes и широкие пижамные штаны; он определенно не увидел бы ни единого изгиба ее тела. Впрочем, это не имело значения. Просто хотел запугать. Насладиться властью.
Можно было бы позвать маму, которая наверняка уже уснула. Однако Лизетт ничем бы не помогла. В последний раз, когда она рассказывала маме о стычке с одним из ее парней, тень… странная тень… скользнула по лицу Лизетт, а потом она просто отмахнулась.
– Ох, девочка моя, Бог его уже не простит, – сказала она, улыбаясь как кинозвезда. – Тебе нравится, когда тебя одевают и кормят?
Женевьева, оцепенев, кивнула со слезами на глазах.
– Ну что ж. Будь умницей. Веди себя хорошо, – предупредила она, все еще улыбаясь. – Кроме того, ты слишком умна, чтобы угодить кому-то в лапы.
«В отличие от меня», – эти слова Лизетт вслух не произнесла. Когда дело касалось мужчин, мама действительно не могла похвастаться большим умом. Каждый раз, когда ее бросал ухажер, она бывала растеряна и ошеломлена. А потом с новой надеждой бросалась к очередному придурку. Лизетт слишком доверилась надежде. Она была как ребенок перед автоматом с игрушками в детском игровом центре. Коготь никогда не захватывает игрушку, сколько ни целься, – все подстроено. Но малыш пытается из раза в раз, потому что надеется, что наконец-то получится.
– Ты красивая, – сказал парень, белки его глаз покраснели. – Прямо как твоя мама. Тебе повезло.
– Да, – сухо ответила она. – До сих пор мне везло.
Женевьева смотрела на этого дурака – на его безумный шиньон, обручальное кольцо – и уже не в первый раз жалела, что не родилась мальчиком. Будь она мальчишкой, врезала бы так, что отправила бы его из этой жизни в следующую за один только тон. И еще за то, что он женат. И еще за то, что позволил маме пить на работе, ведь знал, что только так она согласится предлагать VIP-клиентам дорогие услуги помимо меню.
«Будь хорошей. Будь умницей».
– Но так ли это? – спросил он.
– Что – так?
Он погладил блестящую ткань на своем мясистом бедре.
– Такая ли ты, как твоя мама?
– В… каком именно смысле? – Женевьева тянула время, пытаясь придумать, как будет защищаться, если до этого дойдет. – Вы имеете в виду, например, хобби и интересы? Астрологические знаки? Любимый близнец инь-ян?
Он снова рассмеялся и погрозил ей пальцем.
– Ты умница.
Он поднялся с раскладного кресла, подошел к Женевьеве и остановился в футе от нее. Несмотря на ее смущение, она старалась держаться неприступно.
– Сколько тебе лет? – спросил он.
– Семнадцать.
– На вид меньше, – сказал он, придвинувшись чуть ближе.
«Господи, он один из этих», – подумала Женевьева, пытаясь собраться с мыслями. Мужчина был на сотню фунтов тяжелее ее, но пьяный и неповоротливый, а она ловкая. В отчаянии она обвела глазами крошечную кухню. Под рукой не было ничего твердого, чем можно было бы его ударить, – ни сковородки, ни чайника. Ничего, кроме коробки овсяных хлопьев, пластиковых вилок и пакетиков с соком.
«Мой перочинный нож в спальне – слишком далеко!»
Она хотела причинить ему боль, прежде чем он причинит боль ей. Но потом замерла в нерешительности. Этот парень был нужен маме. Он нашел им эту дерьмовую квартиру. Дал маме работу. Он поддерживал их. Они с мамой были заодно, всегда вместе.
«Будь хорошей. Будь умницей».
– Сколько тебе лет? – спросила она, цепенея.
– Пятьдесят восемь. – Он наклонился ближе, неустойчиво покачиваясь. После долгого дня в клубе от него противно пахло. – Но я выносливый.
Ухмыляясь, он шлепнул ее липкой ладонью по руке. И тут часть ее мозга, всегда думавшая о Лизетт, отключилась. Женевьева замерла как статуя. Прищурилась. Чувства обострились.
– Хочешь шутку? – резко спросила она с милой улыбкой.
– Шутку? – Этим вопросом она застигла его врасплох. – Ой. Ладно, я люблю шутки.
– Что сказал Сатана, когда потерял все волосы?
– Не знаю. Что?
Она слегка хихикнула.
– Правда хочешь узнать?
– Хватит! Говори ответ!
Она посмотрела на парик на его голове.
– Кому-то достанется адский парик.
Он широко раскрыл рот.
– Ч-что? Ах ты, маленькая дрянь.
И бросился на нее. Женевьева подалась влево, увернулась. Потеряв равновесие, он пьяно повалился на пол – громоздкий, медленно ворочающийся чан с салом. Будто парализованная, она так и стояла, тяжело дыша, а он внезапно схватил ее за лодыжку и дернул. Она рухнула на пол. Голова разлетелась на тысячу осколков острого, как бритва, стекла.
– Сволочь! Ты! – завопила она, прижав ладони к лицу. А потом, рефлекторно, от боли, отпрянула и с силой ударила его по ребрам.
Пока он ревел, Женевьева выскочила из кухни на четвереньках и помчалась в ванную. Первым делом захлопнула дверь и заперла ее дрожащими руками. Одну руку она прижала к лицу и, слыша ужасный грохот в голове, схватила бутылочку «Перкоцета» из шкафчика над раковиной, забралась в ванну и задернула занавеску. И только тогда перевела дух.
Через дешевую фанерную дверь ванной Женевьева услышала, как парень выкрикивает имя Лизетт. А потом звонко простучали ноги Лизетт, которая бежала по коридору на кухню, недоуменно выкрикивая всякие глупости.
Женевьева по опыту знала, что такое лучше переждать в ванной. Она положила в рот две таблетки и разжевала их. (Лекарство ей прописал врач из Цинциннати, который, как и бесчисленные врачи до него, решил ее неразрешимую проблему с помощью опиоидов.) Пока Лизетт и ее парень разыгрывали на кухне сцену из жизни чернокожих, Женевьева свернулась калачиком на боку, ожидая, когда утихнет боль.
Лизетт больше не кричала. Теперь она ворковала. Потом Женевьева услышала шаги, направляющиеся к хозяйской спальне, – фея Лизетта Динь-Динь едва касалась пола, мужчина топал тяжело, медленно. Женевьева знала, что так мама ее защищает: выманивает его и запирает дверь. Конечно, выгнать его Лизетт никогда не приходило в голову. Или порвать с ним. Позвонить в полицию. Стать хоть на минуту одинокой, если уж на то пошло. Найти работу. Зарабатывать на жизнь. Взять ответственность на себя, не надеясь на ужасных мужчин, которые сделают это за нее.
«Ты такая же, как твоя мама?»
Женевьева свернулась калачиком, пытаясь стать меньше. Она измучилась. Как же хотелось выбраться из этого бесконечного ада.
Ее глаза закрылись.
