class="p1">Он просил ее у родителей, но те отказали, не выдали за него.
Семья священника была богаче, и родители Соны давно уже зарились на его состояние.
Сона пыталась отказаться, но отец заставил ее.
В ночь свадьбы, под венцом, Сона так много плакала, что глаза ее — глаза, как черные виноградины, — опухли, покраснели…
После свадьбы дядя Дилан видел Сону и еще раз встретил ее в саду. Остановил, спросил, какой нынче день. Сона застенчиво ответила ему и быстро ушла.
Любовь осталась, упорно жила в нем. И дядя Дилан, в давильне ли, в саду ли, во время ли пашни, или в лунную ночь, лежа на стоге сена, думал одну лишь думу, одна лишь мысль сверлила его мозг, одно лишь желание владело им — ощущать, совсем близко возле себя Сону..
Зачем вошла ока в давильню? Знала, что он там? Или случайно открыла дверь? Дядя Дилан так и не понял, никогда не узнал.
Несколько раз подходил к ней, хотел заговорить, рассказать то, что было на душе, но Сона избегала его.
— Оставь, Дилан, идя своей дорогой….
Больше они не встречались.
Сона недолго прожила, умерла от родов. Дядя Дилан женился, но в мыслях крепко хранил образ Соны, давильню, красную одежду, звенящие браслеты.
…Грело осеннее солнце… Дядя Дилан, брошенный в море мыслей и воспоминаний, плавал по его волнам, подобна щепке.
За деревней наверху кладбище.
Могильная плита Соны заросла мхом, надпись стерлась, стала неразборчивой, камень склонился набок и наполовину ушел в землю.
В красной одежде похоронили Сону, давно уже сгнили и одежда, красная и мягкая, и тело ее…
Ночью вернулся домой; отец спросил, сколько винограда выдавил он. Не ответил, не сказал, что лучше винограда была Сона, — тело слаще маджара [8].
Не спалось ему дома… Вышел из села, лег на свежескошенную: траву.
Была лунная ночь, безоблачное небо веяло ночной прохладой. В воздухе стоял аромат свежескошенной травы и благоухание тысяч засохших в ней цветов.
И в эту лунную ночь, в этом опьяняющем благоухании ему чудилось, что на этой же скирде лежала Сона, — в снопах таился аромат ее одежды.
На рассвете растаяли, померкли звезды, побледнела ночная лазурь, цветы пробудились от ночной дремоты, и роса покрыла драгоценными камнями их белые лепестки.
С первыми лучами солнца проснулась в своем гнезде куропатка.
— Ках-кха, шах-кха…
С восходом солнца перед деревней на скошенных полях причитала куропатка, а немного подальше в лесу распевал фазан.
Не хотелось спускаться в ущелье, не хотелось идти в давильню в саду, не хотелось открывать ее скрипящую дверь.
Шагал дядя Дилан по росистой траве, топтал скошенные поля, золотистую солому, подымался по горной тропинке, шел к лесу.
На полях лежали еще не собранные снопы. Черные тучи спускались с гор, лизали землю, и сырая влага стекала с них. Не собранные на полях снопы нагревались и пускали новые ростки.
Дядя Дилан подошел к одной скирде, просунул руку в сноп, почувствовал теплоту. Нагрелись снопы сильно, от сырости промокли колосья.
Дядя Дилан знал, чье это поле, он постоял у скирды, с сожалением покачал головой.
Подошел к полю священника, постоял и задумался, опираясь на кремневое ружье.
Сона летом полола согнувшись, шипы больно кололи ей пальцы, приносила обед для жнецов, обливалась потом под жарким солнцем, рубашка от пота прилипала к телу.
Если бы случилось так, чтобы он был жнецом!
Работал бы у священника в поле, Сона приносила бы ему обед. Вся потная, в прилипшей к телу рубашке, села бы рядом с ним…
О, если бы это было так!..
Дядя Дилан обернулся и долгим взглядом посмотрел на дорогу, по которой он шел. Никого не заметил.
Лишь одни кусты, кусты с чахлыми, пожелтевшими листьями…
За кустами причитала куропатка:
— Ках-кха, шах-кха…
Нагнувшись, дядя Дилан осторожными шагами прокрался к кустам. На скошенном поле в желтой соломе куропатки собирали зерна, клевали упавшие колосья. Много их было, не одна, они подпрыгивали, тихо покачивали свои жирные тела. Были и весенние птенцы, они уже подросли, окрылились.
Дядя Дилан, встав на колени, прицелился. Пока он высекал огонь из кремня, куропатки улетели далеко и, сделав круг, спустились на другое поле.
Дядя Дилан встал и продолжал свой путь.
По краям дороги кустарники сгущались, в поле нередко виднелись старые, искривленные и склонившиеся к земле дубы.
Вот и последние поля. Тропинка сузилась и слилась с опушкой леса.
2
Лес был хорошо знаком ему, — он знал, где, в каком месте любит фазан вить свое гнездо, знал, где любит петь златокрылый.
В лесу — мхом покрытые скалы, медвежьи берлоги, сваленные ветром вековые дубы, на которых постоянно росли грибы и ветви которых так были покрыты мхом, что казались медвежьими лапами.
Дядя Дилан, не доходя до этих мшистых скал, услышал выстрел из ружья с противоположной стороны.
От выстрела зазвенел лес, крупные капли росы скатились с желтых листьев на зеленый мох. Кто это мог быть? По звуку выстрела дядя Дилан определил, что охотник не из крестьян, в деревне нет такого ружья.
Кто это охотится?..
Прошелестели листья. Дядя Дилан, крадучись, пошел за скалы и спрятался за ними. То фазан, спокойно разгребая желтые листья, копался в них.
Дилан высунул голову, постарался лучше прицелиться.
Но фазан улетел, а за ним другой, третий, четвертый…
Осторожен фазан. Трудно в него попасть. Иногда подходишь так близко, что хочется броситься и взять его руками. Но если прицел взят неверно, то при малейшем шуме шагов, при малейшем шелесте он расправляет крылья, быстрее пули перелетает на другое место и там снова начинает копаться в земле.
Осторожен фазан: когда он копается в листьях, то, выгнув шею, наклонившись, смотрит по сторонам, прислушивается и, снова вытянув шею, осматривается кругом.
Дядя Дилан вышел из засады и продолжал свой путь.
Была уже лесная чаща — толстоствольные деревья, густые заросли, непроходимые места…
Листья, сотни лет опадая с деревьев, не все еще сгнили и, падая друг на друга, разостлали мягкий ковер под ними.
Дядя Дилан, топча мох, утопая, как в самане, в засохших листьях, спотыкаясь, придерживаясь за ветви деревьев, продолжал пробираться вглубь.
Дошел до родника, нагнулся, досыта напился. Спустя немного дошел до ущелья.
Внизу на камнях было много фазанов…
Солнце нагрело покрытые мхом камни, и златоперый. фазан с черными пятнами на крыльях, перепрыгивая с камня на камень, пел, ударяя клювом соседа, и бегал по ущелью.
Прицелился… Когда кремень дал искру, из дула ружья вырвались дым и огонь, загремели ущелья.
Фазаны, махая
