когда я открыла рот, чтобы возмутиться. – Твой сын просто над тобой подшучивает.
На протяжении большей части жизни Кевина его проблемы тоже оставались мелкими. Он был умен, но ненавидел школу; у него почти не имелось друзей, и тот единственный, которого мы знали, был льстив и подобострастен; при участии Кевина происходили разные двусмысленные инциденты – от истории с Виолеттой до «назовем ее Элис», которые являлись тревожным звонками, но громкость их казалось слышимой только мне. Однако характер проявляется с замечательным единообразием, будь то на поле битвы или в супермаркете. Для меня все в Кевине было единым целым. Чтобы мои теории касательно его жизненной позиции не казались слишком пафосными, давай сократим описание их связующего материала до одного слова: злоба. Поэтому, когда в тот вечер у нашей двери появились два полицейских из Оринджтауна [212] вместе с Кевином и мерзким Леонардом Пью за компанию, ты был поражен; я же сочла, что полиция запоздала с визитом.
– Чем я могу вам помочь, офицеры? – услышала я.
– Мистер Качадурян?
– Пласкетт, – поправил ты, уже не в первый раз, – но я отец Кевина.
Я помогала Селии делать уроки, поэтому прокралась в фойе за твоей спиной, возбужденная тем, что подсматриваю.
– Мы получили телефонную жалобу от автомобилиста, и я боюсь, мы обнаружили вашего сына и его друга на пешеходном мостике через шоссе 9W. Нам пришлось гнаться за этими двумя, но похоже, именно они и есть те ребята, что швыряли куски щебня на дорогу.
– В машины? – спросил ты. – Или просто на пустую дорогу?
– Вряд ли пустая дорога доставила бы им такое веселье, – проворчал второй полицейский.
– Это были в основном воздушные шарики с водой, пап! – сказал Кевин из-за спины полицейского. Я знаю, что в тот период голос у него менялся, но каждый раз, когда он разговаривал с тобой, Франклин, его голос взлетал на целую октаву.
– Автомобилист позвонил нам с жалобой не на шарики с водой, – сказал второй, более коренастый полицейский, который, судя по голосу, был также и более сердит. – Это были камни. И мы проверили шоссе по обе стороны от пешеходного моста – там валяется куча кусков кирпича.
Я тут же встряла:
– Кто-нибудь пострадал?
– К счастью, прямых попаданий не было, – сказал первый полицейский. – Что делает этих мальчиков очень, очень везучими.
– Ну не знаю, везет ли тебе, – пустил слезу Ленни, – если тебя хватают копы.
– Чтобы искушать судьбу, нужно иметь везение, парень, – сказал более вспыльчивый полицейский. – Рон, я все же думаю, нам следует…
– Слушайте, мистер Пластик, – перебил его первый, – мы проверили вашего сына по базе данных, досье у него чистое. Насколько я могу судить, он из хорошей семьи. («Хорошая», разумеется, означает «богатая».) Так что мы сейчас отпустим этого юношу с предупреждением. Но мы очень серьезно относимся к подобным делам…
– Черт, – прервал его второй полицейский, – несколько лет назад какой-то отморозок бросил на дорогу четвертак перед женщиной, которая ехала со скоростью семьдесят пять миль в час. И этот четвертак разбил лобовое стекло и попал ей прямо в голову!
Рон бросил на своего напарника взгляд, который должен был помочь ему поскорее оказаться в закусочной с пончиками.
– Надеюсь, вы как следует поговорите с этим юношей.
– Еще как! – сказала я.
– Думаю, он понятия не имел, как рискует, – сказал ты.
– Ага, – кисло сказал коп № 2. – В этом ведь и заключается вся привлекательность швыряния камней с пешеходного моста. Это кажется таким безопасным.
– Я ценю вашу снисходительность, сэр, – продекламировал Кевин, обращаясь к первому. – И я усвоил урок, сэр. Это больше не повторится, сэр.
Полицейские, должно быть, слышат это «сэр» очень часто, так что непохоже было, чтобы он их поразил.
– Снисходительность больше не повторится, дружок, – сказал второй коп, – вот это чертовски точно.
Кевин повернулся к вспыльчивому, посмотрел ему в глаза – его собственный взгляд блеснул; кажется, они друг друга поняли. Несмотря на то, что он попал в руки полицейских впервые (насколько мне было известно), Кевин казался совершенно невозмутим.
– И спасибо, что подвезли домой. Я всегда хотел прокатиться на полицейской машине… сэр.
– Всегда пожалуйста, – небрежно ответил коп, словно смакуя жвачку. – Но чую, это не последняя твоя поездка на черно-белой машине… дружок.
После того как мы оба еще раз подобострастно поблагодарили их, полицейские уехали; когда они сошли с крыльца, я услышала, как Ленни пробубнил:
– Знаете, парни, а мы ведь почти убежали от вас, потому что вы, парни, типа, совсем потеряли форму!
Во время этой беседы ты казался таким спокойным и вежливым; поэтому, когда ты резко повернулся от двери, я с удивлением обнаружила, что лицо у тебя побагровело от ярости. Ты схватил нашего сына за плечо и заорал:
– Вы могли вызвать массовую аварию, целую долбаную катастрофу!
Вспыхнув от того, что испытываю нездоровое удовлетворение, я ушла и предоставила дело тебе. Надо же, ты ругался! Конечно, если бы один из этих кирпичей в самом деле разбил чье-то лобовое стекло, я бы с готовностью воздержалась от этого мелкого ликования ради полномасштабной душевной боли, в которой позже у меня будет столько возможностей практиковаться. Но поскольку беды не случилось, я могла свободно размышлять, напевая детскую песенку «Ты окажешься в беде». Потому что меня это так достало! За Кевином тянулась бесконечная череда несчастных случаев, которая, по твоему мнению, никогда не имела к нему никакого отношения. Наконец-то еще появился один стукач, помимо меня, – полиция, которой республиканец мистер Рейган не мог не доверять [213] и которая застукала нашего без вины преследуемого мальчика на месте преступления; так что я намеревалась получить от этого удовольствие. Более того, я радовалась тому, что теперь тебе тоже предстоит испытать эту странную беспомощность, когда ты вроде бы являешься всесильным родителем и при этом находишься в полном тупике, потому что не можешь наложить на него наказание, которое будет иметь хоть сколько-нибудь сдерживающий эффект. Я хотела, чтобы ты сам понял ущербность такого наказания, как, к примеру, отправить четырнадцатилетнего подростка «подумать над своим поведением»; банальную предсказуемость «домашнего ареста», когда, помимо всего прочего, нет ни одного места, куда он хотел бы пойти; и ужас от осознания того, что если он проигнорирует твой запрет и отправится на свою площадку для стрельбы из лука, чтобы потренироваться в единственном виде деятельности, который ему вроде бы нравился, то тебе придется принимать решение о том, чтобы физически завалить его на траву. Добро пожаловать в мою жизнь, Франклин, думала я. Веселись.
Селия не привыкла видеть, чтобы ты грубо обращался с ее братом, и начала хныкать. Я погнала ее из прихожей назад, за обеденный стол, к домашним заданиям, успокаивая ее тем, что полицейские – наши друзья и просто хотели убедиться, что у нас все в порядке, а ты тем временем энергично потащил нашего стойкого сына по коридору в его комнату.
В том возбужденном состоянии, в котором я пребывала, мне трудно было сосредоточиться, когда я уговаривала Селию вернуться к ее учебнику для малышей с рассказом о животных на ферме. Твой ор стих на удивление быстро; ты уж точно не выдыхался настолько оперативно, когда злился на меня. Я предположила, что ты переключился на мрачное разочарование, которое потрясает многих детей гораздо больше, чем вспышка гнева; хотя я до отвращения много раз испытывала мрачную суровость на нашем первенце, и это была еще одна разновидность бессилия, которую тебе, к моей радости, предстояло испытать. Я изо всех сил старалась удержаться от того, чтобы прокрасться по коридору и подслушать под дверью.
Когда ты наконец появился, то закрыл за собой дверь комнаты Кевина с торжественностью священника, а когда ты пришел в столовую, твое лицо было на удивление спокойным. Я подумала: наверное, то, что ты высказал весь стыд и отвращение, произвело очистительный эффект, и когда ты жестом позвал меня в кухню, я решила, что ты объяснишь мне, какое наказание ты решил назначить, чтобы мы могли придерживаться его вместе. Я надеялась, что ты предложишь что-то новое, легковыполнимое, что-то такое, что ударит нашего сына по больному месту – ведь мне это место так и не удалось найти. Я сомневалась, что сейчас он испытывает раскаяние по поводу самого факта швыряния кирпичей; но, может, ты смог убедить его в том, что откровенная подростковая преступность – это
