двумя стенами; на третью, скрытую от вихрей, стал огонь наползать. Особенно разохотилось, раззуделось пламя на вырубах по углам. Навес над дверью и вовсе уже догорал.
– Ладненько, повалили, а чё дальше-то, бревноносы?
– Дальше – за водой!
– Лучше бы за водкой.
– Все – за водой! Все, кто может.
Неожиданно тише и как-то в сторонку присовокуплено было:
– И не может. Прошу.
Во всех бадьях, ёмкостях, какие были, приволочили воды. Старались, чтобы ни капли не потерять по дороге, но водица эта бесценная вроде как настырно расплёскивалась, а сил, чтобы твёрдо удерживать равновесие, уже не было никаких. Предельно бережливо, расчётливо окатили две стены, немножко льнули и на третью, – жарким паром, как в бане, на славу протопленной, пыхали и сипели венцы, их красные раскалённые шрамы темнели, выявляясь молодой блёско-чёрной гарью.
Пламя сбили, – минутную радость испытали. И опять-таки, всё бы хорошо, но Задуй-Задуевич не преминул швырнуть на Единку вихрь за вихрем. Огонь по стенам поначалу робко заколыхался, следом пополз змеиными узорочьями в разные стороны и – защёлкал, затрещал.
«Вот и конец!»
«Говори людям: айда отдыхать, жизнью наслаждаться, не будем мешать пожару довершать своё хотя и гадкое, губительное, но природное дело».
«Правильно посмеивается народ: что не сгорит, то сгниёт».
«Смирись, человек!»
«Посмотри, что ли, на происходящее глазами Конфуция Буддовича».
– Может, ещё сходим за водой?
– Ага, сходим.
– Сходим на променад, что ли?
– У кого ноги ещё шевель-шевель – давайте, дуйте с ветерком, на.
«Прости, изба!»
«Поклонился бы тебе прилюдно, да народ посмеётся: артист-де, комедиант, ещё слёзку, мол, пусти».
– Чу, братишки и сестрички! Кажись, зилок на взгорке тарахтит.
– Точно, гляньте: он, наш леспромхозовский, из бригады Ваньчи Ласкина, пылит просёлком, на Единку заруливает залихватски.
– Похоже, шибко спешит, – молоток!
– А в кузове бултыхаются мужичьи бошки, дымок папирос и скруток над ними схватывается.
– Наши люди!
– Не подвели!
– Многие когда-то с Николашей Птахиным отбухали на лесосеках и сплавах. Он для них – дело святое, дело совести и чести. С ними всенепременно выручим, Саня, твою избу.
– Слава тебе господи, успели!
– Картина Репина «Не ждали».
– Ждали! Сердитыми словечками не сори, мил человек.
– Вот вам, братцы, и мир пожаловал! А мы уж заскулили кутятами, лапки подняли кверху, едва слюни не пустили на волю.
– С кем не бывает. Все мы люди.
– Человеки!
– Дед Мороз, колись: уж, точняком, не сказочный ли ты персонаж? Заикнулся недавно про народ – и вот он, нарисовался. Чудо, волшебство?
– В нас, в людях, согласие если возьмёт верх – оно чудеса и творит.
«Пчёлы мы, муравьи! Чего не понятно?!»
– Братцы, прошу, не стоять, чёрт возьми: за водой, быстрее!
– Наговоримся потом.
– Не минуты – мгновения дороги.
– Ещё можно спасти избу.
«А если бы с выгодой действовали?»
– Без тебя, хернерал, будто и не знаем!
– Чёрт возьми: за водой!
– Кто чёрта помянет ещё раз, тому глаз вон. Уговор?
– Уговор! Поскакали?
– Дай запрягу тебя!
– Я, чур, верхом!
– Добре!
– А солнышко-то, ребята, гляньте: тотчас засияло и приласкалось к щеке, Ангара улыбнулась блёстками и лучиками. И Задуй-Задуевич, кажись, поутихать начал. Пора и о совести вспомнить ему, старому хрычу, нашему извечному соседушке. Он не всегда злой и вредный, а только когда не с той ноги встанет. Чуете, принагнулся, прыти поубавил, а?
– Чуем, чуем… кой-каким взмыленным местом.
– Жизнь-нь-нь! Ангара, Единка, мать вашу!
– Взахлёб пожить охота!
– Изба, погодь малёхо: мы – одна нога здесь, другая там!
– Ну-ну… герои спорта! Тьфу!
– Через левое плечо плюй. Да трижды. Русский, кажись!
– При чём тут русский или не русский? Чего городишь, братан?
– Жизнь впереди – начирикаемся ещё. А сейчас, знай, делай, как надо.
– Что ж, надо, значит, надо. Нет базара!
Все, кто мог, бежали с посудинами к реке.
Тем временем по задымлённой и разорённой улице мчался зилок, с лихой задорностью подростка подпрыгивая на кочках. Возле птахинской избы форсисто-круто вырулил к самым воротам и молодцевато затормозил перед самым палисадником, в каких-то миллиметрах от лавочки и штакетника. Мужики, с лопатами, с вёдрами, с пилами, ещё с какими-то инструментами и приспособлениями, ни полмига немедля, повалили прыжками через борта.
Кто схватился землю набрасывать в пламя, кто побежал к Ангаре за водой, кто, не дожидаясь окончания пожара, опрометью вскарабкался по лестнице сквозь дым, едва не через огонь на самый верх – венцы и остатки брусков с досками выдирать.
Пяти минут не минуло – изба уже не горела, не гибла, а лишь поддымливала и блаженно, отдохновенно, будто вышла из бани на морозец, пари́ла.
И следом ещё пяти минут не минуло – дыма по стенам от силы с десяток хвостиков было приметно. Синенький парок ситцевыми платочками приветно и наивно трепыхался на ветру под лучами молодого, крепчавшего светом и припёками солнца. Как-то тонко и вкрадчиво до деликатности запахло единым духом цветущей черёмухи и снежной свежести Ангары.
– Если бы, мужики, вы сарай не повалили – избу, поди, не выручили бы даже мы всей своей бравой ватагой.
– Н-да-а, легко сказать «повалили», ан сотворили же, ёкало моё!
– Спасибо всем вам, люди добрые, низкий поклон вам за избу нашу спасённую. Николаша, поди, с небес глядит сейчас на нас… глядит… глядит… Ой, простите… разревусь!
– Не стоит благодарности. Мы ж свои люди, земе́ли!
– Мы для молодых стараемся. Чтоб всё у них сложилось ладо́м.
– Я как узнал, что Саня хочет избу забрать на новое место, подумал: а я-то, старый пентюх, чего думкал раньше? Согласился, дубина стоеросовая, чтоб спалили дедову избу. Дедову! Наследную! Вон она, на соседней улице, догорает, бедняга. Эх, чего уж!
– Я б тоже мог. Но чего-то не скумекал, верхогляд.
– А я вечером сыновей и зятьёв скличу: спробуем чего-нибудь сообразить.
– Сообрази, сообрази. Задуй поднажмёт – вот тебе и сообразиловка вся вылетит в трубу.
– Нам всем раньше надо было мозги включать.
– Мужики, слухаем сюда! В темпе демонтируем венцы, полы, окна, двери и – в кузов всё птахинское богатство, до последней щепки. Жесть, стропила, матицу, стояки с кровли собрать, аккуратно уложить в кузов, – прямо сейчас! И первым рейсом отправим на Новь. Нынче же погрузим и утартаем, куда хозяева укажут, все брёвна и половые плахи. Вскорости, кстати, ещё пара бортов прибудет, – директор обещал. Но нам – не забыли? – на смену к лесосеке пилить тридцать кэмэ с гаком. План, сами знаете, – он наш пан: размусоливаться и расшаркиваться с нами не будет, копейкой, ровно кнутом, проучит. А копейка к копейке – рупь, братцы. Соображать надобно! О-о, морфлотец наш! Здорово, Санёк,
