с ума от тревоги, поскольку новостей от тебя не было.
Твое письмо пришло через месяц. «Для меня вера, — писал ты, — это полная самоотдача. Предание себя всему тому, что проповедовал Иисус. Написанное в Евангелии — чистая правда, бабушка. Я не вижу силу тяготения, но не сомневаюсь, что она действует ежесекундно. Точно так же я чувствую истину Христа: как величайшую силу, которая проявляется во всем и придает смысл всей моей жизни. Несмотря на сомнения в Церкви и мои собственные ошибки и слабости, я глубоко счастлив. Не бойся за меня, бабушка, потому что я не боюсь за себя».
Ты ушел в семинарию, оставив вместо себя огромную пустоту. Мы с Этельвиной оплакивали тебя, как будто ты отправился на войну; без тебя было трудно жить дальше.
Факунда умерла в 1997 году в возрасте восьмидесяти семи лет, такая же сильная и здоровая, как и всегда. Она упала с лошади, подаренной тебе дедушкой Хулианом, прекрасного животного, которое счастливо жило на ферме Санта-Клара и было там обычным средством передвижения. Говорили, что умерла Факунда не от удара: остановилось сердце, когда она сидела в седле. В любом случае моя добрая подруга скончалась внезапно и безболезненно, она заслуживала такой кончины. Прощались с Фа-кундой в поместье, где она провела большую часть своей жизни, два дня к ней тянулась вереница друзей, соседей из Науэля и близлежащих деревень, а также местных индейцев, многие из которых были ее родственниками. Народу собралось столько, что панихиду пришлось устраивать во дворе, и гроб поставили под пологом из душистых цветов и лавровых ветвей. Мне жаль, что ты не присутствовал, Камило, — в то время ты как раз проходил послушание; Харальд сделал сотни снимков и видеозаписей, попроси их у Этельвины.
Приходской священник из Науэля отслужил мессу, а затем состоялся прощальный индейский обряд. Участники явились в своих церемониальных костюмах и принесли с собой музыкальные инструменты, потому что во время прощания принято петь. В угощении недостатка не было, мы зажарили на вертеле несколько ягнят, подали початки нежнейшей кукурузы, салат из лука и помидоров, свежеиспеченный хлеб, сладости и много агуардьен-те и вина, потому что выпивка помогает пережить горе. Правило поминок состоит в том, что умерщвленные животные должны быть съедены целиком; пищу выбрасывать нельзя. Старейшина общины, сменивший Яиму, произнес краткую речь на своем языке, я ничего не поняла, но мне перевели: он сказал Факунде, что она прекратила свое земное существование и не должна навещать детей или внуков, настало время предаться сну Матери-Земли, где покоятся те, кто ушел раньше.
Старец дал последние наставления духу Факунды, чтобы помочь ему перейти в мир предков, и принес в жертву петуха, которого окурил дымом сигары и смочил каплями вина, а затем свернул ему шею и бросил в огонь, где петух превратился в пепел. Несколько мужчин, все еще трезвых, подняли гроб и понесли в Науэль, потому что Факунда часто говорила, что хочет покоиться рядом с Ривасами, а не на индейском погосте. Те, кто мог, следовали за гробом пешком, остальные ехали на двух автобусах, нанятых специально для похорон. Расстояние было невелико, но выпили мы слишком много. Церемония завершилась у могилы, куда опустили гроб, — мы простились с телом Факунды в последний раз и пожелали ее духу счастливого пути.
В тот же год, помимо Факунды, с которой меня связывало столько воспоминаний, мы потеряли еще и Криспина. Псу было тринадцать лет, он оглох, наполовину ослеп и страдал маразмом, как это часто случается со стариками. Ветеринар не верил, что животные подвержены слабоумию, но я собственными глазами видела, как мой брат Хосе Антонио все глубже погружался в лабиринты забвения, и клянусь, Камило, у Криспина были те же симптомы. Он умер на руках у Этельвины, съев перед смертью фарш из филе, потому что зубов у него почти не оставалось; его усыпил тот же ветеринар, который отрицал помрачение ума у животных. Я забилась в дальний угол дома: не могла видеть конец моего верного друга. Тебя мы не предупредили, ты бы очень горевал, что не можешь оказаться с ним рядом; мы сказали тебе, что он тихо скончался в моей постели, где спал с тех пор, как тебя отправили в школу-интернат.
Когда ты поступил в семинарию, мне пришлось любить тебя издалека. Словами не передать, как это было тяжело, Камило, пока я не привыкла к письмам. Когда-нибудь ты найдешь время перечитать свои тогдашние письма и заново переживешь волнения юности, когда твоим другом был сам Иисус, а заодно вновь погрузишься в те годы, когда изучал философию, историю и теологию — все эти распахнутые окна в познание человеческой души. Тебе повезло с учителями: им удавалось пробудить тебя, научить учиться, искать ответ на вопросы, которые ты не умел даже задать. Некоторые из них были настоящими учеными. Помнишь старика, который преподавал каноническое право? На первом уроке он сказал, что ты должен выучить предмет вдоль и поперек… и найти в нем лазейку, чтобы освободить человека. Мне кажется, ты так и поступал всю жизнь, накрепко усвоив его урок.
Находишь ты лазейку и для себя. Я знаю, что недавно тебя вызвал епископ и отругал за то, что ты обвенчал двух женщин — счастливых, в белых подвенечных нарядах. Он сунул тебе под нос свадебную фотографию, которая появилась в «Фейсбуке» [28].
— Похоже на первое причастие, — усмехнулся ты.
— Вы должны отменить таинство и принести извинения! — наставлял тебя епископ.
Ты воспользовался лазейкой в обете послушания.
— Я оставляю за собой право сообщить прессе то, что вы мне приказали, ваше преосвященство. Но не могу отменить таинство, это было бы против моей совести, я считаю, что каждый человек имеет право на любовь. Я беру на себя ответственность за последствия.
Ты рассказал мне об этом по телефону, и я записала твои слова, потому что именно так ты ответил, когда я ребенком застукала тебя на каком-то озорстве: «Я не могу просить прощения, это было бы против моей совести, бабушка. Каждый человек имеет право метать яйца из рогатки, но если это доставит тебе удовольствие, накажи меня». В десять лет ты уже рассуждал как иезуит.
Ты так и не признался, почему тебя отправили в Африку. Полагаю, этим назначением тебе решили заткнуть рот, когда ты попытался сообщить о случаях педофилии среди своих собратьев, а может, ты сам попросился в миссионеры из любви к риску, то есть по тем же причинам, по которым в одиннадцать лет упросил своего дедушку Хулиана отвезти
