вместе поехать.
— Понял, — отреагировал констебль. — Вернусь из Тэрнео утренним поездом в субботу.
* * *
Когда констебль сошел на перрон в Квиктрэске, трескучий мороз на улице показался ему легкой прохладой после теплого купе, где его душил запах отопительной трубы, шерстяной одежды и гниющих апельсиновых корок. Он постоял на плотно утоптанном снегу перрона в расстегнутом коротком овчинном полушубке, чувствуя, как холодный воздух начал обволакивать тело и доставать до позвоночника, проникая внутрь через рукава пиджака. Тогда Борг застегнулся и надел перчатки. Тем временем из-под локомотива на снег с фырканьем вырвалось облако пара. Сначала оно легло на перрон белой и пышной периной, но вскоре сжалось, и его тонкие клочки рассеялись в морозном воздухе.
Констебль был единственным пассажиром, сошедшим в Квиктрэске. Пока он брел по перрону, под ногами скрипел снег, в каком-то буром и безлюдном зале ожидания его шаги уже отдались гулким эхом, и, отряхнув ботинки, он вышел на улицу с другой стороны вокзала, где все тоже было в снегу. За спиной он услышал пыхтение отправляющегося поезда.
Филипсон жил в белом двухэтажном доме на холме над поселком; но прежде чем направиться туда, Борг намеревался навестить старого знакомого, шофера, жившего в доме наискосок от небольшой вокзальной площади. Пока он шел туда по дороге, местами усеянной желтоватыми, неправильной формы углублениями от конского навоза, под ногами от сильного мороза немилосердно скрипел снег. Посередине между колеей от цепей на автомобильных колесах блестела ледяная колея от полозьев, а по нетронутому снегу обочины, словно две широкие шелковые ленты, пущенные по белому шерстяному сукну, бежала лыжня.
Лундберг был дома; он ел, сидя за кухонным столом. В кухне пахло свежей выпечкой, и тому, кто пришел с мороза, запах свежеиспеченного хлеба напомнил мягкое тепло натопленной бани.
— Какие люди! — изрек Лундберг, подцепив на вилку картофельное пюре и полтефтельки. — Я снова превысил скорость? — поинтересовался он со смехом.
Со двора вернулась его жена Эльна, красная от мороза, в белом переднике. И в обнимку с охапкой дров.
— У тебя какое-то дело к нам? — спросила она Борга, сама при этом встала на колени перед плитой и начала складывать под нее поленья. — Кофе-то успеешь выпить?
— Успею.
— Давай, я тут кое-что испекла, — сказала жена Лундберга.
— Пахнет очень вкусно, — отметил Борг. — Я за Филипсоном приехал.
— Вот как, — кивнула женщина. — Говорят, он очень странный стал, как его суд приговорил.
— Наверное, невесело ждать тюрьмы, — предположил констебль. — Так часто бывает. Четыре месяца — срок немалый. Как правило, люди нервничают еще до того, как приходится сесть.
— Даже жалко его как-то, — посетовала Эльна.
— Да ни черта подобного, — возразил Лундберг. — Думать надо было раньше.
Деревянным ножом он соскреб с тарелки все пюре до капельки.
— Я с тобой пойду туда к нему, — заявил Лундберг и облизал нож.
— Нет необходимости.
— Конечно нет. Но я все равно могу пойти.
— Не забудь, тебе в три часа за руль, — напомнила Эльна.
— Еще полно времени. Так долго это не займет.
— Да, мне надо с ним сесть на поезд в полтретьего, — сказал Борг.
Они открыли входную дверь и съежились от потянувшегося внутрь ледяного воздуха. По дороге снег ныл под подошвами их сапог, а следы от лошадиных копыт на пути торчали мерзлыми колдобинами.
— Я подумал, что нет смысла ехать на машине, когда тут пройти всего ничего, — оправдывался Лундберг. — Знаешь, возможно, с этим Филипсоном будет не так-то просто.
— Ты о чем?
— У него пушка.
— И у тебя есть пушка. Что в этом необычного?
— Мне ребята на лесопилке рассказали. Он у них ружье взял.
— Вот повезло, — возмутился Борг. — А кто их просил давать?
— Он им сказал, что собирается зайцев пострелять. Это просто дробовик. Но все же.
Дом Филипсона был виден издалека. Снизу у склона лесистого холма, на котором он стоял, маячила прогалина. Верхняя часть дома белела на фоне елей, а его нижняя часть казалась серой возле белого снега.
— Он так и живет на втором этаже? — поинтересовался констебль. Борг натянул цигейковую шапку поглубже на голову и, не снимая перчаток, постарался полностью закрыть уши.
— Да.
— А жильцы какие-нибудь есть у него сейчас? — При этом Борг засунул руки в карманы полушубка. В правом у него лежал пистолет.
— Нет, после суда у него жильцов нет.
Они прошли через двор и поднялись на крыльцо, констебль потянул латунную ручку входной двери. Заперто. В кармане кожаная перчатка нагрелась и чуть не прилипла к ледяному металлу. Констебль постучал так сильно, что стекла в переплетах двери затряслись.
Они немного подождали. Из дома не доносилось ни звука, стекло в двери с внутренней стороны было заклеено красной клетчатой бумагой, которая по бокам слегка отошла. Однако все равно ничего разглядеть было нельзя. Они снова стали колотить в дверь; потом еще подождали. Лундберг топал замерзшими ногами по крыльцу так бойко, что в щелях между досками хрустел лед.
— Для такого мороза ботинки слишком тесные, — пожаловался он. Влезает только одна пара шерстяных носков.
— И ты в одних этих ботинках водишь машину?
— От мотора тепло.
— Думаешь, он дома? — спросил констебль. — Я звонил ему вчера и предупреждал.
— Уверен, что дома, черт его дери, — ответил Лундберг.
Выйдя во двор, они стали заглядывать в окна в надежде увидеть внутри хоть что-то. На первом этаже оконные стекла были холодные и прозрачные. Обойдя вокруг дома по насту и местами проваливаясь так, что снег набирался в ботинки, они увидели, что в комнатах внизу пусто, а на обоях выделяются прямоугольные следы от мебели. Двери всех комнат были открыты, и, когда мужчины снова оказались перед домом, они поняли, что нижний этаж просматривается насквозь: через окна на тыльной стороне виднелись заснеженные ели. Пол внутри был покрыт инеем, таким плотным, что по углам даже нельзя было различить половицы.
На втором этаже окна заиндевели. Но снаружи они заметили, что из печной трубы идет дым. Его светло-серая струя вздымалась строго вертикально.
— Ни хрена
