«Не ревную ли я?» – подумал Шадров с беспокойством. Так необъяснимо не нравилось ему то, что говорила Маргарет. Но ревности, кажется, не было. Маргарет вдруг, точно уловив тень на его лице, прибавила:
– Я знаю, вы скажете ему то, что нужно. Вы увидите, какого уважения он достоин. А вас я люблю, – произнесла она тише. – Никогда не думала, – за что, не знаю, какой вы, – только одно и знаю, что люблю. Не живу, когда вас нет. Я приеду туда, где будете вы. Мне все кажется, что нам много нужно сказать друг другу, а мы еще не начинали. Когда мы станем жить вместе, будем спокойны… вы мне расскажете все, о чем думаете. О, какая я рассеянная! После обеда, в половине третьего, будьте на скамейке, где сидели вчера. Я и ждала вас здесь, чтоб это сказать. Будете? Мы не обедаем и сегодня внизу. Приходите же. Необходимо все выяснить! Мистер Стид плохо говорит по-русски, но по-французски прекрасно.
Шадров не понял хорошенько, зачем, к кому он должен прийти в парк, но сказал, что придет.
День был гораздо жарче вчерашнего. Солнце отяжелело. В долине стояла, не двигаясь, лиловая мгла, и ничего, кроме этого горячего, цветного тумана, не было видно.
Шадров ждал на условленной скамейке. И когда увидел идущего мистера Стида, одного, понял, что он именно его и ждал, и что так и нужно. Предстоящий разговор его не пугал. Ему хотелось говорить с человеком, которого он до сих пор видел лишь сквозь Маргарет – и не все понимал в нем.
Мистер Стид подошел с тем же строго-ласковым лицом и, сняв шляпу, протянул ему руку.
– Здравствуйте, – сказал он по-французски, с хорошим выговором. – Я надеялся найти вас здесь: мне нужно поговорить с вами.
Шадрову понравилась простота, с которой он начал беседу.
– Миссис Стид просила меня прийти сюда в половине третьего, – отвечал он. – Надеюсь, нам не помешают?
– О, нет! Здесь, кажется, никто не бывает.
Мистер Стид надел шляпу, сел на другой конец скамьи и поставил между коленями толстую трость с массивным серебряным набалдашником. Он оперся на нее обеими руками. Шадров заметил на его довольно тонких пальцах красивые и дорогие перстни. На указательном, на правой руке, было черное кольцо, вероятно, чугунное.
– Не правда ли, в нашем свидании, на чужой взгляд, много странного? – начал мистер Стид после некоторого молчания. – Я вас не знаю, мы встречаемся и говорим в первый раз. И говорим мирно о самом важном, равно для нас важном, деле. Но я знаю вас лучше, чем вы можете предполагать, – по словам миссис Стид. И вы, я думаю, знаете меня немного через нее же. Я чувствую к вам большую симпатию; мое дитя вас любит – и этого достаточно, чтобы я вас полюбил, как сына.
Шадров молчал. Тон мистера Стида был неожиданный, серьезно-ласковый и делающийся все ласковее.
– Вы, конечно, знаете печальную жизнь этого ребенка, ненормальное воспитание, искусственное удаление от жизни и людей. Она моложе своих лет; я не мог дать ей в четыре года совместной, правильной жизни всего, что приобретается путем двадцатилетнего опыта. Я не успел окончательно создать для жизни эту душу, но я старался развить в ней все задатки нравственности, благородства и общественных принципов. Вы, конечно, поняли, что миссис Стид никогда не была моей настоящей женой: я считал, что в брак можно вступить, только вполне созрев душою, с сознанием важности и ответственности этого шага. Я не сомневался, что такое время для миссис Стид наступит, – жизнь, ее собственное сердце, окружающие люди, любящие ее и более опытные, помогут ей найти верный путь. Я давно заметил несдержанность, пламенную дикость ее характера, могущую пройти лишь с годами, путем систематической борьбы с собою во имя руководящих принципов; я не скрывал от себя, что она может вдруг увлечься… полюбить кого-нибудь, еще будучи неопытным, нерассудительным ребенком. И я заранее решил, что дам ей полную свободу в этом. Ее настоящая, хорошая натура, ее жизнь последних лет подскажут ей верный путь в конце концов; и только разумно и вовремя данная свобода может иметь истинное воспитательное значение.
Шадров смотрел на собеседника, не отрывая глаз и не перебив его ни разу. Когда мистер Стид остановился, он проговорил медленно:
– Я очень благодарен вам за ваше доверие и откровенность. Но боюсь, что мы говорим не о том и не то, что нужно. Миссис Стид молода и очень неопытна. Но мне кажется – она все-таки взрослый человек: о воспитании ее речи быть не может. Вопрос лишь в том, любит ли она серьезно, или нет. Предоставьте ей самой решить это. Мне кажется, что она любит меня серьезно. Она мне сделалась близкой и дорогой. Я отношусь к ее чувству, к ее душе, с величайшим уважением, верю в них. Если бы во мне не было ни этой веры, ни сознания серьезности – я, конечно, не имел бы удовольствия сидеть и беседовать с вами теперь, потому что всякая несерьезность в жизни – вне моего кругозора и моих желаний. Признаюсь, мне странно и более неприятно, чем я предполагал, говорить с вами о вещах, близко касающихся лишь меня и миссис Стид: жизнь миссис Стид связана с вашей, хотя я думаю, что все-таки каждый человек прежде всего свободен поступать по своему желанию…
– Даже и ребенок? – ласково сказал мистер Стид. Шадров взглянул на него пристально и произнес медленнее и спокойнее:
– Если вы уверены, что миссис Стид – только ребенок и что вы можете ей дать или не дать свободу, то зачем же вы ей эту свободу даете на нехорошее, по-вашему, ненужное дело?
– Почему же ненужное? Я этого не сказал. Напротив, принимая во внимание особенности характера миссис Стид, я выразил мнение, что в данном случае свобода будет иметь большое значение воспитательное. Это слово не нравится вам? Скажем – поможет ей впоследствии утвердиться на истинном жизненном пути.
– На том, который вы считаете истинным?
– Да, на том. О каком же другом я могу говорить, как не об истинном с моей точки зрения? Я вижу, мы во многом будем с вами не согласны, – принципиальные разговоры отвлекут нас от дела. Вы, вероятно, держитесь крайних взглядов, смотрите на жизнь, как на метафизическую теорию, не думая о таких простых и необходимых вещах, как чувство долга, общественное начало… Не бойтесь: видите, я избавлен от многих предрассудков общества, я веду с вами разговор, который, вероятно, показался бы другому – безнравственным по существу. Но, конечно, мои основы жизни отличны от ваших.
– Это мало относится к делу: мы действительно отвлекаемся, – сказал Шадров, облокотившись на спинку скамьи и глядя мимо мистера Стида. – Вряд ли мы узнаем друг друга в полчаса разговора, если даже и будем говорить принципиально. Я прошу вас об одном: предоставьте миссис Стид действовать помимо всякого постороннего влияния. Несерьезно ее чувство, есть причины побороть его – я уеду немедленно, не добиваясь и не желая даже ее видеть; думает она, что я ей внутренне ближе других людей, чувствует надобность во мне – пусть будет со мною. Я уже говорил, что для меня она – близкая. Она мне так же поможет, как я ей могу помочь. И если она получит развод…
– О, это совершенно лишнее! – торопливо проговорил мистер Стид. – Брак важен и свят не церковным обрядом. Не судите меня по моему положению: есть взгляды, равно устаревшие для нас обоих, хотя мне нужно больше смелости, чем вам, чтобы их высказывать… Миссис Стид не нужен формальный брак. Да ведь если бы между нами и состоялся развод, – вы жениться не можете. Я слышал, что вы женаты.
– Да, но я не живу с женой давно, мне легче получить развод. Это, впрочем, дело миссис Стид.
– Она не хочет развода.
– Это ее дело, – повторил Шадров. – От этого ничто не меняется.
Мистер Стид вдруг вздохнул, грустно и ласково посмотрел прямо в глаза собеседника и тихо произнес:
– Мне истинно печально, что вы говорите со мною, как с врагом. Я не враг ваш. Дуга моя была полна самым хорошим чувством, когда я шел сюда. Я думал: моя дочь (ведь миссис Стид мне как бы дочь) полюбила его, как же я могу его не любить? Я стар, он мог бы быть моим сыном… Он поможет мне сделать счастливым существо, одинаково дорогое нам обоим…
Шадров прервал его:
– Я думаю, мистер Стид, будет лучше, если мы ограничимся практическими вопросами. Я очень благодарен вам за ваше доброе ко мне отношение. Но я вообще очень равнодушен к людям, вас я к тому же совсем не знаю. Мне очень грустно, если я – причина ваших душевных неприятностей; миссис Стид полюбила меня, но я этого не хотел, не добивался, не ждал.
Мистер Стид взглянул на него быстро и остро.
– Почему же вы думаете, что это причиняет мне такие душевные неприятности? Потому, что я вас не знаю? Но я верю в природные качества души миссис Стид и не допускаю, чтобы она полюбила человека недостойного. Что она может увлечься… полюбить, хотел я сказать, – я всегда допускал и ожидал. Четыре года, которые я посвятил на воспитание этой души, не могли еще дать тех результатов, которые необходимы с моей точки зрения. Но эти четыре года не пропали даром, и то, что посеяно в ее сердце, должно дать некоторые плоды, и дает. Поверьте, миссис Стид я знаю лучше вас. И если бы я мог быть с вами откровенным, я сказал бы, что я ей более нужен, чем вы.
