В виду значительного различия между первоначальной редакцией „Коляски“ и текстом, напечатанным в „Современнике“, текст РМ6 помещается в настоящем издании в разделе „Другие редакции“. (См. стр. 462). Ссылки на эту редакцию в Вариантах даются лишь в тех случаях, когда они необходимы для обоснования принятого в основном тексте чтения.
Первоначальная редакция „Коляски“ занимает в РМ6 четыре страницы: листы 7 и 8 и верхнюю половину лицевой страницы 9-го листа. Текст „Коляски“ не озаглавлен, написан убористым почерком с рядом помарок и поправок, в несколько приемов (вероятнее всего, в 3–4). После 9-го листа — следы вырезанных страниц; нижняя лицевая сторона 9-го листа и оборот его остались незаполненными. На обороте 6-го листа записаны две строчки, относящиеся к тексту 7-го листа: „да какой-нибудь помещик в нанковом сюртуке тащился вместе <с> своими мешками в какой-<то> полубрычке и полуповозке на гнедой кобыле с бегущим лошаком“. Эта фраза должна, судя по соответствующему месту первопечатного текста, предварять следующее место черновой редакции: „Самая рыночная площадь имеет немного печальный вид“ (см. стр. 462); однако, включение ее в текст не представляется возможным, в виду явной бессвязности, которая получилась бы в этом случае.
Несмотря на то, что черновая редакция „Коляски“ дважды публиковалась — Н. Тихонравовым в „Сборнике общества любителей российской словесности на 1891 год“, М., 1891, и В. Шенроком (Соч., 10 изд., VI), текст обеих публикаций страдает неточностями; кроме того в них не учтены зачеркнутые Гоголем варианты.
Черновой характер рукописи РМ6 выражается между прочим и в тем, что имя главного героя повести здесь еще не установлено, и он называется то Кропотовым в начале повести, то Крапушкиным — во второй ее половине. Сравнение первоначальной редакции с текстом, напечатанным в „Современнике“, свидетельствует о большой работе, проделанной Гоголем при подготовке повести для печати. Эта переработка выразилась главным образом в стилистической отделке; ни сюжет, ни даже отдельные ситуации почти совершенно не изменены.
2 марта 1836 г. повесть, предназначавшаяся для первой книги „Современника“, была направлена в цензуру, о чем писал Гоголь Пушкину, советуя сцену „Утро чиновника“ отправить „если можно, сегодня же или завтра поутру к цензору, потому что он может ее взять в цензурный комитет вместе с „Коляскою“, ибо завтра утром заседание“.
Прохождение повести через цензуру встретило значительные затруднения. На заседании петербургского Цензурного комитета от 3 марта 1836 г. в присутствии председателя комитета, попечителя петербургского учебного округа кн. М. А. Дондукова-Корсакова, и цензоров П. И. Гаевского, В. Н. Семенова, А. Л. Крылова, А. В. Никитенко, П. А. Корсакова и С. С. Куторги было вынесено постановление об изменении четырех мест в повести, „признанных неприличными“.[50]
Данные этого цензурного дела (ссылка на которое была сделана еще во „Временнике Пушкинского Дома“, СПб., 1914, стр. 30) не были использованы ни в одном из изданий „Коляски“, в то время как они дают возможность восстановить подлинный текст повести без цензурных купюр.
Приводим эти цензурные купюры, восстановленные нами в основном тексте на основании цензурного дела и черновой рукописи.
1. „На лобном месте ~ выпуча глаза вверх“ — в печатных прижизненных текстах нет (см. в настоящем томе стр. 178 и стр. 550).
2. „отстегнутая последняя пуговица у гг. офицеров“ — в печатном тексте нет (см. стр. 180 и стр. 551).
3. „У генерала, полковника и даже у майора ~ выключая трех последних пуговиц“ — в печатных текстах нет (см. стр. 181 и стр. 551).
4. „два чубука ~ такие длинные, как с позволения сказать солитер“ — вместо два чубука ~ самые длинные печатного текста (см. стр. 183 и стр. 551).
Печатая „Коляску“ по тексту „Современника“ с отдельными уточнениями по рукописи РМ6 и по изданиям 1842 г. (П) и 1855 г. (Тр), мы в ряде случаев сохраняем текст „Современника“ и тогда, когда последующие редакторы гоголевских текстов отступали от него. Так, например, сохраняем: „Один помещик, служивший еще в кампании 1812 года“, — место, измененное в издании 1842 г. на „один полковник“ совершенно неправомерно, так как в повести несколько раз указывается, что на обеде всего был один полковник и „общество состояло из мужчин: офицеров и некоторых окружных помещиков“. Эта произвольная поправка Прокоповича перешла затем и во все последующие издания. Точно также сохраняем текст „Современника“ в фразе: „Скоро всё общество разделилось на четверные партии в вист и рассеялось в разных углах генеральских комнат“, так как не видим оснований для конъектуры Н. Тихонравова „расселось“.
От текста „Современника“ мы отступаем в тех случаях, когда исправления в изданиях 1842 или 1855 гг. совпадают с рукописью, или когда касаются явных опечаток. Так, например, вместо: „поставить тихомолком от генерала на карточку дрожки“, как читаем в „Современнике“, даем по изд. 1842 и 1855 гг. „поставить на карточку дрожки“, что совпадает с рукописной редакцией, полагая что в „Современнике“ слова „тихомолком от генерала“ вставлены Гоголем из цензурных опасений. В сцене обеда у генерала принимаем „выступал“, как в изд. Трушковского и в первоначальной рукописной редакции, вместо „выступает“ „Современника“ и изд. 1842 года, поскольку смысл и грамматическое согласование контекста требуют именно этой формы.
III.
„Коляску“ принято рассматривать как повесть, стоящую особняком среди произведений Гоголя первой половины 30-х годов. Тематически она выпадает из цикла „петербургских повестей“ и, в то же время, по своей стилистической манере значительно отличается от ранних украинских повестей Гоголя, хотя в бытовой ее основе можно усмотреть черты украинской обстановки.[51]
Сюжет „Коляски“ восходит, скорее всего, к тому анекдотическому происшествию с гр. М. Ю. Виельгорским, о котором рассказывает в своих воспоминаниях В. А. Сологуб: „Он был рассеянности баснословной; однажды, пригласив к себе на огромный обед весь находившийся в то время в Петербурге дипломатический корпус, он совершенно позабыл об этом и отправился обедать в клуб; возвратясь, по обыкновению, очень поздно домой, он узнал о своей оплошности и на другой день отправился, разумеется, извиняться перед своими озадаченными гостями, которые накануне, в звездах и лентах, явились в назначенный час и никого не застали дома. Все знали его рассеянность, все любили его и потому со смехом ему простили; один баварский посланник не мог переварить неумышленной обиды; и с тех пор к Виельгорскому ни ногой.“[52]
Как личное сближение Гоголя с В. Сологубом в тот период, так и то обстоятельство, что Гоголь вообще охотно пользовался в своих замыслах анекдотами, — делают весьма убедительным предположение о зависимости сюжета „Коляски“ от приведенного рассказа. Возможно, конечно, что этот анекдот мог стать известным Гоголю и помимо Сологуба, поскольку рассеянность гр. Виельгорского служила темой многочисленных анекдотов, распространенных в том бытовом и литературном кругу, в котором вращался Гоголь.[53]
Существенно, что „Коляска“ писалась непосредственно перед началом работы над „Мертвыми душами“, или даже параллельно с написанием трех первых глав „Мертвых душ“, о которых Гоголь сообщал Пушкину от 7 октября 1835 г. всё в том же письме. Переход к новой манере, осуществленный в „Мертвых душах“, намечается уже в „Коляске“; но и помимо этого можно найти общие мотивы в „Коляске“ и „Мертвых душах“. В характере Чертокуцкого уже намечена обходительность Чичикова и хвастливость Ноздрева. Сходство повествовательной манеры особенно заметно в близких между собой ситуациях: например, при описании обеда у генерала в „Коляске“ и завтрака у полицмейстера в „Мертвых душах“ (в седьмой главе); близки подробности возвращения Чертокуцкого и Чичикова домой после попойки или описание обстановки уездного городка Б. и города NN в начале первого тома „Мертвых душ“. Можно сопоставить и ряд отдельных деталей, вроде упоминания о Ноздреве в „Мертвых душах“, где говорится: „чуткий нос его слышал за несколько десятков верст“, и о Чертокуцком, который тоже „пронюхивал носом, где стоял кавалерийский полк“ и т. д. Следует указать также на сходство начала „Коляски“ с описанием городишка Погара, в начале неоконченной повести „Семен Семенович Батюшек“ (см. ниже, комментарий к отрывку*). Переходное положение „Коляски“ между ранними повестями и „Мертвыми душами“ и определяет ее место в творческом развитии Гоголя.
Современная Гоголю критика почти не отметила „Коляску“ по тем же причинам, что и „Нос“. Внимание критики было в начале 1836 года всецело занято „Ревизором“. Откликнулся на появление „Коляски“ лишь Белинский в своем отзыве о первой книге „Современника“. Белинский определил ее как „мастерскую шутку“, в которой „выразилось всё умение Гоголя схватывать эти резкие черты общества и уловлять эти оттенки, которые всякий видит каждую минуту около себя и которые доступны только для одного г. Гоголя“.[54]
