странным, но мне почудилось, что моя мать умерла и…
– Мне очень жаль, – перебивает меня медсестра. – Однако запрет на посещения призван обеспечить безопасность вашей матери. Может, вам стоит… просто позвонить ей? – С этими словами она захлопывает дверь прямо перед моим носом.
Стоя на холодном ветру, я обдумываю ее слова. Обычно именно это я и делала – звонила маме раз в несколько недель.
Набирая номер ее палаты, я вдруг замечаю, что на парковку перед домом престарелых въезжает машина. Из нее выходит пожилой мужчина с мешочком птичьего корма в руках. Однако он направляется не к входной двери, а сворачивает за угол здания. Там на одной из крытых веранд имеется кормушка для птиц. Незнакомец высыпает в нее немного семян и только после этого замечает мое присутствие.
– Мы с ней вместе вот уже пятьдесят два года, – поясняет он. – Я не позволю какому-то поганому вирусу испортить эту статистику.
– Вы навещаете свою жену? – (Мужчина кивает.) – Но… как?
Незнакомец показывает в сторону застекленной веранды. Такая же есть в палате моей матери: с нее нельзя попасть на улицу, однако постояльцу он дает некую иллюзию пребывания на открытом воздухе. Вскоре дверь на веранду открывается, и медсестра выкатывает на нее женщину в кресле-каталке. Волосы пациентки цвета сахарной ваты, а узкие плечи накрыты пледом. Она рассеянно смотрит мимо мужчины.
– Это и есть моя Мишель, – гордо заявляет он. – Спасибо! – кричит мужчина медсестре, которая машет ему рукой и вскоре уходит. Он же подходит к самому стеклу и прижимает к нему руку. – Как там моя куколка? – спрашивает он, однако пожилая женщина не отвечает. – У тебя была хорошая неделя? Вчера я видел около нашего дома красного кардинала. Первого в этом году!
Кажется, мужчине все равно – подслушиваю я его разговор с женой или нет. Пожилая женщина остается неподвижна, ее лицо не выражает ровным счетом никаких эмоций. Это зрелище разрывает мне сердце.
Я уже собираюсь уходить, как вдруг мужчина начинает петь чистым тенором песню «Битлз» под названием «Michelle».
Внезапно его жена оживает и начинает подпевать:
– I love you, I love you, I love you.
– Вот так. – Лицо мужчины озаряется улыбкой. – Именно так, дорогая.
Я торопливо направляюсь к веранде моей матери и набираю номер ее телефона. Мгновение спустя она берет трубку.
– Привет, это Диана! – весело начинаю я. – Как приятно с тобой поговорить!
Я знаю, что солнечные, яркие интонации подскажут маме, как реагировать на мои фразы. Хотя вряд ли ее ответы будут иметь какое-то отношение к тому, как меня зовут или кем я прихожусь ей, потому что она не помнит ни того ни другого.
– Привет, – отвечает мама неуверенно, но оптимистично. – Как твои дела?
– Сегодня такой чудесный день! – продолжаю я. – Ты должна выйти на веранду. Я уже здесь, наслаждаюсь солнышком.
Мама молчит, а я, честно говоря, уже начинаю сомневаться в том, что она сможет открыть дверь. Но мгновение спустя она выходит на веранду, робко озираясь вокруг, будто не может вспомнить, как здесь оказалась.
Я машу ей свободной рукой и срываю маску с лица.
– Эй! – в отчаянии кричу я. – Сюда, сюда!
Она замечает меня и подходит к самому стеклу. Я делаю то же самое и чуть не роняю телефон из рук. Мама выглядит здоровой и спокойной – совсем не так, как в моем сне. Неожиданно в моем горле будто застревает комок, и я не в силах произнести ни слова.
Мама прикладывает руку к стеклу и слегка наклоняет голову:
– На улице достаточно тепло для этого времени года?
Я знаю, что она понятия не имеет, какое сейчас время года, а просто пытается завязать разговор.
– Очень тепло, – выдавливаю из себя я.
– Может быть, они даже включат пожарные гидранты, – продолжает мама. – Моей дочери бы это понравилось.
Я боюсь пошевелиться, не то что заговорить, поскольку не хочу портить момент.
– Очень бы понравилось, да, – отзываюсь я.
Я подхожу ближе и тоже прикладываю руку к стеклу прямо напротив маминой ладони. «Где ты сейчас?» – думаю я. Мир, в котором живет моя мать, – не тот, в котором живу я и остальные люди. Но это не значит, что его не существует. Для нее он вполне реален.
Возможно, впервые у нас есть что-то общее.
Если бы несколько недель назад меня спросили, кто для меня моя мать, я бы не задумываясь ответила: «Обуза, тяжелая ответственность». Кто-то, перед кем я была в долгу. А теперь?
Теперь я знаю: у каждого свое восприятие реальности. Теперь я уверена: в любой кризисной ситуации мы стремимся попасть в то место, где чувствуем себя максимально комфортно. Для моей матери такое место – ее идентификация себя как фотографа.
А для меня – прямо сейчас – это место здесь.
– Ты отлично выглядишь, мам, – шепчу я.
Ее взор затуманивается. Я вижу, как она ускользает от меня. Я отнимаю руку от стекла и засовываю ее в карман куртки.
– Думаю, я могла бы навещать тебя почаще, – тихо признаюсь я. – Тебе бы этого хотелось?
Мама молчит.
– Мне тоже, – говорю я.
Когда я возвращаюсь на парковку перед домом престарелых, пожилой мужчина сидит в своем автомобиле с открытыми окнами и ест сэндвич. Я заказываю такси и, пока жду своей машины, неловко улыбаюсь ему.
– Хорошо провели время? – спрашивает он.
– Да. А вы?
Он кивает:
– Я Генри.
– Диана.
– У моей жены болезнь белого вещества. – Генри постукивает себя по голове, как бы поясняя, что данное заболевание имеет какое-то отношение к мозгу. С другой стороны, болезни всех пациентов в этом центре так или иначе связаны с мозгом. Болезнь Альцгеймера поражает серое вещество, а не белое, но результат тот же. – Она помнит только три слова. – Он откусывает кусок от сэндвича, проглатывает его, а после расплывается в улыбке. – Но это самые важные для меня слова.
На улице постоянно слышны звуки сирен «скорой помощи». Происходит это так часто, что вскоре они превращаются в белый шум.
Посреди ночи я просыпаюсь, переворачиваюсь на другой бок и понимаю, что Финна рядом нет. Мне приходится окончательно проснуться, чтобы вспомнить, работает ли он сегодня в ночную смену. Трудно различать время, когда каждый день похож на предыдущий как две капли воды.
Но нет, я точно помню, как мы почистили зубы и легли спать. Нахмурившись, я встаю с кровати и бреду в темноте в гостиную, тихонько зовя Финна по имени.
Он сидит на диване. Его силуэт четко различим в лунном свете, плечи опущены, словно он Атлант, несущий на них всю
