- Почему же чепуха? - ровным голосом возразил Лапшин. - Никакая не чепуха, а просто какие-то сплошные подтексты, которых вы хотя и не любите, но без которых обойтись никак не можете. Двойная жизнь, как в цирке у фокусников двойное дно!
Катерина Васильевна, внезапно побелев, спросила:
- Вы обидеть меня хотите?
- Нисколько! - угрюмо отозвался он. - Надо только, понимаете, чтобы четкость была.
- Это в чем же четкость? - вдруг сбоку спросил Ханин. - Все он обучает тебя, Катерина, да?
- Ох, если бы! - странно пожаловалась Балашова и отвернулась.
Назад ехали молча, одна Патрикеевна ворчала, и Лапшину было жалко и больно оттого, что он сказал нынче. Выболтал все, и теперь кончено, теперь все сам поломал. Как ни было грустно ему заходить к Балашовой, все-таки он заходил часто, и пил чай, и на что-то надеялся, и о чем-то мечтал. А теперь этому всему конец...
Сидя за рулем, на мгновение в водительском зеркальце он увидел Катерину Васильевну: она по-прежнему ела свой миндаль, рот у нее запекся, и лицо было страдающее и замученное.
Ночью Ханин трещал на машинке и спрашивал:
- Ты рад, Иван Михайлович, что я вернулся к тебе в дом? Рад, что старик приехал? Хороший, уютный, симпатичный старичина Ханин, легкий человек, смешливый, душа-парень, рубаха...
И сам себе отвечал:
- Никто старику не рад, всем на старика наплевать, один он, как перст, верно, Патрикеевна?
У Ханина была бессонница. Он стыдился ее и, глотая веронал, говорил, что это от живота. А поздно ночью пожаловался:
- Знаешь, Иван Михайлович, мне эта твоя канитель начинает, право, приедаться. И сам ты измучился, и Катерину мучаешь. Какого тебе еще беса нужно? Чего молчишь, отвечай!
- Я хочу все понимать, - угрюмо ответил Лапшин.
- Что именно?
- Я хочу жениться, - густо и как-то даже нелепо краснея, сказал Иван Михайлович. - Я хочу, чтобы она полностью разобралась в себе. Ты понимаешь, о чем я толкую. Я, Давид, человек грешный, я не весь наружу, но хамство это в отношениях с женщинами мне противно нынче. Наверное, отгулялся...
Ханин смотрел на Лапшина удивленно, моргал под очками. Иван Михайлович сердито стягивал сапоги. Аккуратно поставив их возле кровати, он сильно повел плечами и совсем уныло добавил:
- А кому эти наши откровенности нужны?
- Ты ей прикажи, чтобы она разобралась! - насмешливо посоветовал Ханин. - Вели!
- Иди к черту! - ответил Лапшин.
Как нужно убегать
Весь вечер в понедельник Жмакин пробыл в Управлении. Шатался по темноватым, мрачным коридорам, дремал на скамье в комнате ожидания, перемигивался с Криничным и Бочковым, а потом нечаянно для себя осуществил небольшой подвиг: незнакомая старуха, приподняв вуаль, хотела закурить, вуаль вспыхнула, и Жмакин ловко "погасил" старуху, набросив на ее породистую голову свой пиджак.
- Мерси, - галантно поблагодарила старуха и добавила загадочные слова: - Ко всем моим делам мне не хватало только спалить морду.
Как объяснил позже Жмакину Лапшин, старуху поймали на крупных аферах, она продавала иностранцам купчие на доходные дома. Но тем не менее Жмакин с ней немного поболтал о превратностях судьбы и о великолепном прошлом титулованной старой дамы.
Уже ночью за Жмакиным пришел Окошкин.
В коридоре они встретили Лапшина. Глаза у Ивана Михайловича хитровато поблескивали, он, видимо, только что побрился, щеки были слегка припудрены, и пахло от него чуть слышно одеколоном. И во всем его облике было нечто торжественное, приподнятое и вместе с тем напряженное.
- Ну? - спросил он, натягивая перчатки и быстро, не оглядываясь, шагая по коридору. - Как самочувствие?
- Нормальное.
- Надумал, чего делать будем?
- Мне утруждаться не приходится, - угрюмо ответил Алексей. - За меня давно большие начальники все думают...
- Ты брось! - велел Лапшин.
Он сел за руль, и они молча поехали.
- Правительственную награду мне будут вручать? - спросил Жмакин.
- Нахальный вопросик...
- Одно из двух. Или обратно в тюрьму, или чего-нибудь особенного, сказал Жмакин по-одесски. - Мне еще, между прочим, причитается за тушение пожара на лице одной гражданки...
Тут Лапшин рассказал Жмакину суть дела старой дамы, и Жмакин даже восхитился размахом работы старухи.
- Министерская голова! - воскликнул он. - И многих буржуев она обдурила?
- Кое-кого обдурила...
- Это надо же!
- А ты не радуйся! - посоветовал Лапшин. - Тебе о другом думать надо. Сейчас начальство с тобой толковать будет, держись в рамочках, убедительно прошу. - И, неожиданно вздохнув, Иван Михайлович пожаловался: - Устал я с тобой, учти...
- Со мной действительно хлопотно! - подтвердил Жмакин.
На площадке лестницы, в самом здании, уже когда они поднялись в лифте, по поводу которого Жмакин не преминул заметить, что это удобный способ сообщения, Лапшин остановился и сказал, сердито глядя на Жмакина.
- Поскромнее только веди себя, Алеха. Говорю как человеку, не просто все с тобой обстоит. Не я решаю, и даже не тот товарищ, с которым будешь говорить.
- Ясно! - произнес Жмакин.
Они пошли молча по коридору - Лапшин впереди, Жмакин сзади. В большой приемной Жмакин сел на край стула. Его вдруг начало подзнабливать, он зевал с дрожью и искоса следил за Лапшиным, читавшим газету. Но и Лапшин не очень внимательно читал, он о чем-то сосредоточенно и напряженно думал, устремив глаза в одну точку. Наконец низенький короткорукий адъютант крикнул:
- Товарищ Лапшин!
Глазами показал на тяжелую дверь.
- Ты тут сиди, - шепотом сказал Лапшин, обдернув гимнастерку, и щеголеватой походкой военного, слегка выдвинув вперед одно плечо, пошел к двери и скрылся за портьерой.
Мелко трещали телефонные звонки: адъютант порой брал короткими руками две трубки сразу и разговаривал очень тихо, убедительно и иногда крайне сухо. Жмакин все зевал, потрясаемый какой-то собачьей дрожью. Опять зазвенел звонок. Жмакин взглянул на адъютанта, адъютант сказал: "Идите", и Жмакин пошел к тяжелой, плотно закрытой двери, неверно ступая ослабевшими ногами.
Двери открылись странно легко, и Жмакин очутился в небольшом скромном кабинете. Посредине комнаты, слегка расставив ноги, стоял Лапшин со стаканом чаю в руке и ободряюще улыбался, а возле стола, подперев подбородок руками, читал бумаги в папке невысокий, узковатый в плечах человек. Услышав шаги, человек быстро поднял голову и, обдав Жмакина блеском светлых глаз, спросил, закрывая папку:
- Жмакин?
- Так точно, - по-военному ответил Жмакин и составил ноги каблуками вместе.
Секунду, вероятно, длилось молчание, но эта секунда показалась Жмакину такой огромной, что на протяжении ее он успел весь вспотеть и задохнуться. А начальник все улыбался и смотрел на него с выражением веселого любопытства.
- Ну, садитесь, - сказал он и показал глазами на стул, стоявший совсем рядом с его стулом. Стулья эти стояли так близко один от другого, что, садясь, Жмакин дотронулся своим коленом до колена начальника. Начальник взял закрытую было папку, полистал и спросил у Жмакина:
- Что же вы к нам не пришли, когда вас там травили? Мы бы как-нибудь размотали. Не так уж это и сложно, а, товарищ Лапшин?
- Но и не так уж просто, Алексей Владимирович, - сказал Лапшин.
- Так чего же вы все-таки не пришли? - опять спросил начальник.
- Постеснялся, - тихо сказал Жмакин.
- Постеснялся, - повторил начальник, - ты видел таких стеснительных, Иван Михайлович?
Посмеиваясь, он встал, прошелся по кабинету и, остановившись против Лапшина, начал ему рассказывать тихим голосом что-то, видимо, смешное. Он рассказывал и поглядывал на Жмакина, и Жмакин, встречая прямой и яркий свет его глаз, чувствовал себя все проще и проще в этом кабинете.
- Ну что ж, - кончая разговор с Лапшиным, сказал начальник, - картина у тебя, Иван Михайлович, намечена правильная...
Еще пройдясь по кабинету, он поговорил по телефонам - их было штук семь-восемь, и все разные, - потом почесал ладонью затылок и сел опять возле Жмакина. Лапшин тоже сел и закурил папироску.
- Так что же, Жмакин, погулял, пора и честь знать, - сказал начальник, - верно? Или как?
- Ваше дело хозяйское, - сказал Жмакин и съежился. Он только сейчас начал понимать, что в его судьбе с минуты на минуту должен произойти какой-то страшно важный и решающий перелом.
- Чего же хозяйское, - сказал начальник, - никакое не хозяйское. У нас есть законы, и надо законам подчиняться... Тебя приговорили к заключению, ты бежал, верно?
- Это так, - согласился Жмакин, - бежал... Два раза бегал.
- Пять раз, - сказал Лапшин.
- Виноват, ошибся.
Начальник засмеялся и спросил:
- Как же ты бегал?
- Разные случаи были, - сказал Жмакин, - тут имеется техника довольно развитая. Один раз, например, в пол убежал.
- Как так в пол?
- В вагонный пол. Вагон был не международный, попроще... Мы пропильчик сделали в полу. Так называемый лючок. Значит, на ходу поезда спускаешь туда ноги, руками за край лючка держишься и постепенно опускаешься ровно спиной к шпалам. Но ровно нужно. А то, если перекривишься, что-нибудь оторвет. Башку свободно может оторвать. Ну, так опускаешься, опускаешься, а потом хлоп на шпалы. И лежишь ровненько-ровненько. Ну, конечно, легкие ушибы, это всегда получишь.
