Летом 1949 года доктор Аветисян отправился в Заполярье и, сделав опыты с несколькими семьями пчел, до такой степени сумел разжечь патриотическое чувство мурманцев, все они так горячо взялись за дело освоения нектара Заполярья, что теперь уже и не разобраться, кому больше обязан северный человек открытием необъятной Палестины заполярного меда – научной мысли или патриотизму местных деятелей.
Мне бы хотелось, однако, изобразить это открытие заполярного меда как цепь усилий определенных людей, утвердить имена хотя бы немногих главных и от человека к человеку добраться до самого заполярного меда.
Для себя же мне хочется в этом правдивом рассказе так войти в дело открытия, чтобы самому совсем и не надо было бы что-нибудь сочинять.
Мне все думается так, что если бы автору можно было совсем близко стать к самой жизни, сделаться самому свидетелем рождения небывалого, то все выдумки сочинителя сами собой бы стали смешными и ненужными. Вот почему я не хочу играть с читателем в прятки и выдаю вперед самый конец: мед был открыт. Мое же дело, свидетеля рождения небывалого, рассказать, как оно родилось и кого в этом деле нам следует помянуть добрым словом.
IV
Доктор так говорил:
– Солнце в Заполярье недаром светит в сутки двадцать четыре часа, и недаром все эти часы работают зеленые растения: нектарники цветов на севере заполняются больше, чем на юге, и короткая межень (северное лето) может дать меду больше, чем долгое лето на юге.
Вот золотые слова! Но как им поверить простому местному человеку, хорошо знающему, что только десятого июня здесь распускается березка и уже в конце июля начинает желтеть? Как поверить золотым словам, если только в половине июня начинается взяток у пчел и кончается в начале августа?
Местный человек очень давно в одиночку боролся с лесом, водой и камнем. Пусть на лес, на воду и камень теперь нашлась хозяйская рука, но эта же хозяйская рука хорошо знает цену вещам, чтобы так-таки просто поверить словам и отпустить на опыты громадные деньги.
Не в самом веществе меда главное дело, а в том, что и в полярных ночах и в полярных днях наши труды венчаются медом, что и мы тут можем жить и достигать не хуже других.
– Мысль о преобразовании природы виднее при свете полуночного солнца, – говорил доктор, – полярною ночью электрический свет горит ярче.
– Золотые слова твои, доктор! – должны были согласиться с ним. – Твоими устами да мед пить! Давай мед.
– К осени у вас будет мед! – ответил доктор.
И вот началось! В крупнейший совхоз Кольского полуострова «Индустрию» первая Заполярная экспедиция вывозит пять семей пчел. Эта экспедиция организована Обществом охраны природы и Институтом морфологии Академии наук СССР. В нее входят два работника пасеки Тимирязевской академии Г. Б. Анкинович, А. А. Любимов и учитель С. Н. Холуев.
Дружно работали заполярники в совхозе «Индустрия», и когда Хибинские горы окрасились в их обычный осенний бронзовый цвет, руководитель экспедиции доктор Аветисян вынул первую запечатанную пчелами рамку заполярного меда и поехал в Мурманск к начальству.
Каждый может представить себе, какие лица были у мурманцев, когда они пробовали свой собственный местный заполярный мед! И в какой сказке может быть конец волшебней, чем в нашем правдивом рассказе о том, как закончилось первое лето опытов с пчелами: 3 сентября 1949 года состоялось постановление Мурманского исполкома и бюро обкома об организации широкого производственного опыта в 1950 году с устройством пасек в Хибинах, возле Мурманска, в Мончегорске и в Печенге.
Очевидцы рассказывают, что будто бы радость о постановлении совпала с каким-то большим гуляньем в самом Мурманске. Молодые люди в штанах с широкими клешами вели под руки девушек с букетами анютиных глазок, выращенных в местных теплицах на берегу Северного Ледовитого океана.
V
Вскоре после решения закупить сто семей пчел и перевезти их для устройства пасек в Заполярье стал вопрос, из какой же местности лучше всего взять пчел. К вопросу подходили с разных сторон, и когда все сошлись на том, что пчелы – прежде всего должны быть зимостойкими, отпали Кавказ, Украина и все южные районы. Тогда Управление пчеловодства Министерства сельского хозяйства РСФСР предложило взять пчел из Московской области. После небольших колебаний все сошлись на пчелах с тех самых бархатных лугов за Окой, где в детстве моем наш местный пчеловод Устиныч кочевал на своей славной слепой лошадке Зине. Так удивительно сошлись события в ходе открытия заполярного меда с событиями моей собственной личной жизни, и я почувствовал себя как бы восприемником чего-то совершенно нового и небывалого, и мне стало казаться, если я расскажу обо всем этом новом, как выходило из-под рук у хороших людей, то без всякого обмана этот рассказ будет не хуже других, чисто волшебных.
В идее своей этот опыт перевозки с Оки в Заполярье ста семей пчел ничем не отличался от кочевок Ивана Устиныча; вся разница была только в том, что тут пчел было много и перевозка происходила не на слепой кобыле, а с помощью современного транспорта и на огромное пространство от Оки до Северного океана.
Так пришла весна того года. Мурманцы проводили первый в мире опыт продвижения пчел на Крайний Север. Сразу же встало первое препятствие. Пчелы будут, а пчеловодов в Заполярье нет.
В «Индустрии» организуются пчеловодные курсы.
Выучиться говорить может и грач, и попугай, а записывать может даже инструмент, и еще точней, чем сам человек. Но самое дело было в том, чтобы тут создался интеллигентный человек и действовал не как грач-попугай и машинка, а как может действовать только один человек, сам человек, царь природы.
Тысячи лет в одни числа с небольшим отклонением ранней весной на Севере показывались белые пуночки, на мокром снегу появлялись черные точки насекомых, потом начинали петь жаворонки, распускаться березы, и так все такое тысячи лет прилетало, показывалось, улетало, исчезало по сезонным кругам. Но пришел человек, стал записывать время прилета птиц, и когда распускаются какие цветы, и когда местные шмели вылетают на цветы, и когда вылетала наша привозная пчелка, и сколько меду прибавилось в контрольном улье. Точность записи, кажется, дело до чего уж несложное, но для человека простого точность оказалась выходом к научной работе, к открытию законов управления самой природой. Так преобразование природы в целях получения бесполезно пропадающего меда началось преобразованием самого человека.
Им, этим простым работникам Севера, было суждено решить судьбу пчеловодства на Кольском полуострове.
Не для себя лично они хотели меда: лично каждый стремился для себя к лучшему, чтобы только было от этого хорошо всем товарищам. Мне кажется, оно так и было всегда у каждого простого человека, когда он вступал в храм науки, но, кроме простых сердцем людей, на тот же путь шли другие, и это привело к расхождению путей на две дорожки: на трудную – нашу и на легкую – в пасть волкам.
Ученики доктора шли по трудному пути, и если бы писать книгу об открытии меда на Севере, нужно бы записывать этапы развития сознания каждого работника. Вот теперь становится понятным, почему на этом пути сознания непременно возникают имена: всех работников невозможно назвать, и мы называем лучшего.
Так и тут пусть будет за всех одна женщина, бригадир по овощам, донская казачка Анна Ефремовна Сомова. Рядом с наблюдением над пчелами при собирании ими меда она вела точные наблюдения по опылению ими огурцов, и теперь уже трудно сказать, чем полезней человеку на Севере пчела: собиранием меда или опылением растений. Анна Ефремовна теперь доказала, что работа одной семьи пчел заменяет работу ста двадцати человек при ручном опылении огурцов.
А из тундры в самый разгар отела оленей Областное управление вызывает по этому делу своего старшего зоотехника, замечательно энергичную девушку Эльзу Владимировну Быстрякову, и направляет ее в Москву. Мы думали, явится какая-то новая амазонка в оленьем костюме, но приехала миловидная девушка в прекрасном синем пальто, с обычной неудобной дамской сумочкой в руках. Ее дело было, впрочем, такое, что без сумочки не обойдешься: дела денежные. После хлопот с кредитами в банке и о вагоне-холодильнике для перевозки пчел явилась трудность: найти проводника, знатока пчел и такого любителя, кто не побоялся бы взять на себя риск и ответственность перевозки пчел в Заполярье. Казалось, для этого надо было, по правде говоря, воскресить Ивана Устиныча и дать ему высшее образование. А то кто же возьмет на себя риск везти пчел из лесов десятки верст на лошадях, трясти их потом тысячи верст по железной дороге и студиться вместе с ними самому в вагоне-леднике, потом качать пчел по Баренцеву морю и опять мотать по неровной дороге на машинах до Печенги?
