громкоговоритель в галерее? – сказала Марика, обращаясь к Витольду. – Год назад во время отпуска, когда мы поехали в Антверпен. Помнишь?
– Единственная галерея Антверпена, которую я помню, это «Think Jazzy Art Gallery & Bar». Особенно помню бар. В торговые галереи ты ходила без меня. А о чем она поет? О любви, как все? – спросил он.
– И о любви тоже. Но чаще об одиночестве…
И тогда Витольд наполнил свой бокал, и начал разговор об одиночестве.
Он заговорил в совершенно не свойственной для себя манере. Без цинизма, иронии, насмешек. Он рассказывал о детстве, когда, запертый дома, ждал маму, которая возвращалась пьяная вечером, об отце, которого перестал ждать, потому что знал, что так и не дождется. Единственным существом, которое имело сердце и ждало его, была Люси. Их собачка. Миниатюрный терьер. Вроде той, что пробралась сюда недавно. Иногда они сидели под дверью и прислушивались ко всему, что происходит в коридоре. Это благодаря Люси он не чувствовал себя так одиноко. Они сидели и ждали. Люси облизывала его руки, а потом засыпала в его объятиях. Он ласкал ее, чесал за ушками, и время ожидания шло быстрее. Он делил свое одиночество с Люси. Трудно сказать, точно ли пополам, но наверняка делил, хотя бы отчасти.
А потом мать вообще перестала приходить и не стало и Люси. Так закончилось одиночество, потому что «одиночество на самом деле заканчивается тогда, когда знаешь, что тот, кого ты ждешь, больше не придет». Так и сказал. Потому что, когда ты не ждешь, «время идет так быстро, что не успеваешь оглянуться и перестаешь скучать», – сказал он. А когда Витольд перестал ждать, ему понравилось его одиночество, и сегодня он даже не вспоминал об этом. Хотя еще долго он, машинально, наверное, когда сидел за столом, вытягивал руку, чтобы погладить Люси. И подносил руку к лицу. И чувствовал ее запах. Ее лапок и ушей. Сегодня, когда он гладил Дейзи, почувствовал его так сильно, что «ему вся его чертова биография вспомнилась, как какой-то флешбэк».
А потом он начал «философствовать» об одиночестве в свойственной ему манере. С эрудицией, но и с цинизмом и иронией. Якуб с Марикой сразу же встали по другую сторону баррикады. И это не потому, что с ним не согласились. Витольду были нужны оппоненты, жаркая дискуссия, провокационные аргументы. Только тогда он добывал из своей «обширной, точно серверная Google, памяти» лучшие репосты.
Капризная мелодия какой-то французской исполнительницы вызвала необычную дискуссию у гриля: неужели одиночество – это когда тебя покинули? Вот, например, отшельники – они одиноки? Только ли в одиночестве можно стать креативным? Тождественны ли одиночество и свобода? Но затронули также темы более приземленные: например, ZAZ, у которой миллионы поклонников, чувствует ли она себя одинокой, несмотря на свою популярность?
Внезапно он вспомнил о книге, побежал на чердак. Витольд эту книгу не читал. Но снятый по ней фильм видел, правда, на Ютубе.
– А смотреть его я решил, потому что небезызвестный вам Кукиз играет там священника, а Целецка, кажется, мастурбирует. Эти данные сильно преувеличены. Кукиза можно увидеть там, может быть, минуту, а аутоэротику Целецкой, к сожалению, надо домысливать. Какой-то тип, ученый из Мюнхена, вылавливает в сети скучающую замужнюю женщину и пишет ей слезливые послания. Моментов тоже мало, а в сущности только один. Да и тот без сока. В постах писали, что иначе и быть не могло, потому что Хыра, игравший ученого, на самом деле был парнем Целецкой, так откуда у него после стольких лет возьмется сок? Зато музыка отличная. Гениальный скандинавский джаз. Мрачный такой. Ты слышишь порывы ветра от моря и, кстати, слышишь одиночество. Мари, не могла бы ты дать мне свой прекрасный американский телефон, s’il vous plaît [32]? Хватит меня «zazовать». Я попробую найти тот джаз…
Через мгновение из динамика полилась приятная фоновая фортепианная музыка.
– Это он собственной персоной за фортепиано. Его зовут Кетил Бьернстад. Живет в Осло. Насколько я помню, он еще поэт и писатель.
Какое-то время они молча слушали. Марика взяла в руки книгу и полистала ее.
– Не читала, хотя видела ее в книжных магазинах. Но это давно было. Автора я знаю. Я читала его популярные книги, эссе и последний роман о Гранд Отеле в Сопоте. Он действительно ученый. Моя старшая кузина рассказывала мне, что он был у нее профессором. Учил ее информатике в университете в Слупске. Похоже на книгу, которая много пережила. Откуда она у тебя? – полюбопытствовала она.
– Я однажды утром застал, как Надя плакала над этой книгой. Вот и решил узнать почему.
– Плакала? Над книгой? Надя? Странно как-то. Не могу себе представить плачущую Надю. И уж тем более из-за книги. Можешь одолжить? – спросила она.
– Не вопрос, но только не сейчас. Я пока сам ее читаю.
В среду рано утром Якуб с отцом поехали в аэропорт встречать мать. Она вернулась загорелая, радостная. Несмотря на смену часовых поясов, была полна энергии и очень много рассказывала за завтраком. Что-то в ней изменилось, она не была похожа на себя: обычно закрывала тему поездки короткими фразами и сразу меняла тему, задавая сакраментальный вопрос: «А как дела у вас?». А здесь она не сдерживала себя в признании любви к Нью-Йорку. Она бывала там и раньше, но только сейчас, призналась она, увидела город совершенно иначе.
– Спасибо Джорджу, – взволнованно сказала она, – мужу моей начальницы. Знает Нью-Йорк, как наш дворник наш район. Обаятельнейший человек. Вместе они водили меня в такие места, куда большинство туристов не попадают. Он учился в Нью-Йорке, и там же защитил докторскую диссертацию. По политологии. Сейчас работает в Вашингтоне, округ Колумбия. Он в шоке от того, во что Трамп превратил Америку… Отец Джорджа был бедным фермером в Северной Дакоте. А сам Джордж – один из его пятерых детей. Джордж – классический пример типичной американской биографии, от чистильщика обуви до босса. Сегодня у него собственная фирма, в которой занято больше двухсот сотрудников. Но во время учебы зарабатывал на жизнь, между прочим, написанием стихов. Выносил столик в Вашингтон-Сквер-парк рядом с университетом, сидел и писал людям стихи на выбранную ими тему. И зимой тоже иногда выходил. Он говорил мне, что у каждого в жизни должен быть свой Нью-Йорк. Потому что этот город учит смирению. Всегда рядом с тобой найдется кто-нибудь, кто окажется храбрее, богаче, изобретательнее, трудолюбивее и будет иметь еще больший успех, чем ты.
– Ты был прав, Куба, – сказала она, глядя на него, – что хотел учиться там. Именно там
