в Вилья-Бенс. Ему приходится ужинать в одиночестве, подъедая подсохший кускус. Вопреки всем его ожиданиям, окончание книги не вызвало в нем ликования. Он открывает для себя, что писатель абсолютно собой недоволен, когда его труд завершен. Когда он начинал, в его голове звучала мелодия и били литавры, но все, что получилось, – горстка слов. И ему думается, что отличие то же, что между самой музыкой и ее записью нотными знаками, развешанными на бельевых веревках.
На следующее утро он все так же опустошен, и, когда идет бриться, рука повисает плетью: он не понимает, для кого ему бриться. Тут появляется Тото и объявляет, что у него гости.
– Гости?
И вот он уже воображает, что некая прелестная девушка с длинными белокурыми волосами обогнула половину земного шара и явилась сюда, желая признаться ему в любви. Впрочем, он согласился бы и на черную головку, и на каштановую, и на рыжую… и даже на лысую! Он смеется. И видит в зеркале весельчака Тони: тот выскочил откуда ни возьмись и строит рожи другому Тони – высокопарному и печальному. Наверняка это какой-нибудь испанский офицер, но на всякий случай он надевает свежую рубашку.
Стоит ему высунуть нос наружу, как он уже точно знает, что его гость – это не выдуманная девушка, благоухающая «Шанель», потому что до него доносится запах кислого козьего молока и застарелого пота. Сидя на земле, оперев прямую спину о стенку жилого барака и сохраняя даже на голой земле царственное величие, на него пристально смотрит шейх Абдул Окри.
Рта он не раскрывает, но оба понимают: шейх явился, чтобы человек из племени тех, кто летает, выполнил свое обещание.
Тони надевает на его голову шлем и пристраивает на лице очки без малейшего сопротивления с его стороны. Он позволяет делать с собой что угодно, как ребенок, застывший без движения, чтобы мама перед выходом в школу провела в его волосах пробор. Тони показывает ему, что нужно сесть в переднюю кабину «Бреге».
Мотор загрохотал, и самолет неуклюже начинает двигаться в воздухе, словно неумелый пловец. Набирая высоту, Тони чувствует, в каком напряжении застыл его пассажир, ему даже кажется, что тот сжал кулаки. Человеку, для которого самая высокая доступная точка – спина верблюда, переживать подобное, должно быть, умопомрачительно страшно, но вождь Абдул Окри не издает ни звука.
Самолет выравнивается, и плечи шейха понемногу расслабляются. Наконец он наклоняет голову вниз и смотрит на землю. В первый раз пересекает он пустыню, не ощущая жара песка под ногами. Он медленно раскидывает руки. Ветер увлекает назад рукава его туники, превращая их в знамя. Тони не понимает, что тот делает, пока не вспоминает об их разговоре несколько недель назад: «Быть птицей…» Шейх Абдул претворил в жизнь мечты его предков: парить орлом над пустыней. Тони неизвестно, смеется ли шейх, – оглушительный рокот мотора не дает ничего расслышать. Они летают несколько часов, нарушив предписания абсолютно всех протоколов. А когда он замечает безмятежно парящую в небе стаю чаек над бесконечным пляжем за мысом Бохадор, тут же, как маленький шалун, спускается и распугивает их пропеллером. Птицы неожиданно взмывают вверх, и в небе разворачивается впечатляющая пляска жизни, словно в первый день творения.
Дюны и цепь невысоких холмов остаются позади. Время от времени шейх показывает на что-то на земле пальцем – может, на какое-то место, в котором он когда-то, после многих дней пути, побывал с караваном. Потом вновь складывает руки и умолкает. Никогда в жизни он не заходил так далеко. Пустыня, которую, как ему думалось, он знает, как свои пять пальцев, оказалась гораздо обширнее, чем его долгая жизнь. Чем любая жизнь.
Долетев до залива Синтра, они видят перед собой небольшую гряду облаков. Тони поднимается выше, чтобы немного в них порезвиться, и шейх, увидев, что они вот-вот столкнутся с облаками, каменеет в кресле. Тони хохочет. Из чего, интересно, по мнению шейха, сделаны облака? Да его знания на уровне новорожденного! «Бреге» достигает белой гряды и входит в них, словно ложка в сбитые сливки. Весь мир исчезает, самолет начинает потряхивать, по обе стороны от них развеваются ленты газа. Он видит, как шейх протягивает руку, стараясь их поймать, и в изумлении качает головой. Теперь до конца своих дней он, сидя перед кальяном, сможет ночи напролет рассказывать о том, как однажды трогал облака.
Проходят над Агадиром, и пустыня понемногу становится менее суровой, покрываясь легкой тканью кустарников и другой растительности. Взят курс на Сен-Луи-дю-Сенегал, и пейзаж под крылом постепенно изменяет цвет. Шейх Абдул указывает на первые деревья. Вон там одно. А там – еще два. А там, там – целая группа. Хлопковые деревья, пальмы, акации, огромных размеров баобабы. Рук начинает не хватать. Наконец он прекращает размахивать руками и застывает под магнетическим воздействием пейзажа.
Реки расширились, земля стала зеленой – того цвета, который мусульмане видят во сне. И тогда шейх оборачивается. Старый, закаленный пустыней обитатель Сахары, непоколебимый вождь племени, жестокий воин льет слезы за стеклами очков пилота. Тони в растерянности глядит на него, а пассажир настойчиво показывает вниз.
Но Тони не видит ничего сверхъестественного. Там всего лишь небольшой лесок. Ничего особенного. Пока наконец он не догадывается.
Лес…
Шейх Абдул Окри даже представить себе не мог, что в мире существует столько деревьев. Быть может, в тот момент он вспомнил о своих пыльных кустиках, что растут возле его шатра, и ему стало жаль их, затерянных в песках. Тони охватила нежность к этому человеку и его людям, всем народам этой суровой земли, рассеянным по пустыне, как тот же песок, но, однако, людям гордым.
Ему и в голову не могло прийти, что он станет свидетелем слез такого горделивого шейха. Тони вздыхает, расчувствовавшись. Человеческое существо – эгоистичное, вызывающее порой отвращение, мелочное, способное на самую ужасную жестокость, – в то же самое время может быть созданием, до слез растрогавшимся при созерцании тысячелетнего спокойствия деревьев. Он наклоняется вперед и кладет руку на плечо сына
