— Пожалуй… замялась та. — Но вѣдь тогда у меня будутъ три роли.
— Отъ маленькой роли изъ пьесы «На пескахъ» мы васъ избавимъ, не отказывайтесь только отъ роли горничной въ «Которая изъ двухъ»? упрашивалъ режиссеръ. — При вашей бойкости эта роль выйдетъ у васъ прелестно.
— Да я вовсе и не отказываюсь. Это маменька…
— Ну, вотъ и отлично. Пожалуйте на сцену и прорепетируйте роль Софьи хоть по тетрадкѣ.
— Иди скорѣй! торопила ее Дарья Терентьевна. Люба отправилась на сцену. Изъ-за кулисъ въ зрительную залу выбѣжалъ Корневъ, встрѣтилъ Любу, подалъ ей руку и повелъ репетировать. Дарья Терентьевна торжествовала.
Обстоятельство, что Люба будетъ играть въ одной пьесѣ съ сыномъ извѣстнаго богача Корнева, примирило Дарью Терентьевну съ участіемъ Любы въ спектаклѣ. Люба читала роль по тетрадкѣ, Корневъ, какъ уже знавшій пьесу, показывалъ ей мѣста на сценѣ и вообще былъ къ ней внимателенъ.
«Вотъ теперь авось что-нибудь и выйдетъ путное для дѣвушки изъ этого спектакля, а то стоитъ-ли невѣдь съ кѣмъ зря играть!» думала Дарья Терентьёвна.
— Ужъ вы, пожалуйста, Алексѣй Захарычъ, займитесь ею и поучите ее на слѣдующихъ репетиціяхъ, вы такой прекрасный опытный актеръ, говорила она Корневу про дочь.
— Всенепремѣнно, всенепремѣнно. Этотъ водевиль долженъ идти у насъ безъ сучка и безъ задоринки, отвѣчалъ Корневъ. — Любовничекъ-то только у насъ плоховатъ… подмигнулъ онъ на гимназиста Дышлова. — Ну, да мы его какъ-нибудь вымуштруемъ.
— Нельзя-ли Плоскова на его мѣсто, Виталія Петровича? Тотъ, право, будетъ лучше, вставила свое слово Люба, но, взглянувъ на мать, вспомнила ея антипатію къ Плоскову, спохватилась и отвернулась, чтобы не видать ея взора.
— А что вы думаете! воскликнулъ режиссеръ Луковкинъ. — Вѣдь въ самомъ дѣлѣ пьеса-то черезъ это выиграетъ. Плосковъ все-таки бойчѣе Дышлова.
— Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ! запротестовала Дарья Терентьевна. — Пускай ужъ лучше гимназистъ играетъ. Что она говоритъ! Она говоритъ пустяки, а вы ее слушаете.
— Позвольте, но отчего-же?.. Гимназистъ не останется безъ роли. Мы ему дадимъ роль въ сценахъ «На Пескахъ», которую долженъ играть Плосковъ, поддерживалъ режиссеръ.
— Кто это такой Плосковъ? спросилъ Корневъ.
— А это тутъ одинъ банковскій служащій, сдѣлала гримасу Дарья Терентьевна. — Да нѣтъ, я не согласна, чтобы Плосковъ игралъ съ моей дочерью, не согласна. Что это такое! Говорятъ, это какой-то путанникъ… Нѣтъ, нѣтъ…
— Маменька… Но какъ можно такъ про тѣхъ людей говорить, которыхъ вы не знаете, вступилась дочь.
— Молчи. Нѣтъ, нѣтъ, я не согласна.
— Но вѣдь Плосковъ все равно будетъ-же со мной играть въ пьесѣ «На Пескахъ».
— А ужъ эту самую роль «На Пескахъ» ты теперь брось. Будетъ тебѣ и двухъ ролей.
— Отъ пьесы «На Пескахъ» мы, пожалуй, васъ теперь освободимъ. Надо-жъ намъ и Аннѣ Ивановнѣ дать что-нибудь сыграть, сказалъ режиссеръ, кивая по направленію къ бѣлокурой дѣвицѣ, сидѣвшей вмѣстѣ съ Кринкиной около чайнаго стола.
Люба закусила губку. Плосковъ ей нравился и ей было пріятно играть съ нимъ въ одной пьесѣ.
— Такъ какъ-же: гимназистъ будетъ съ нами въ «Что имѣемъ — не хранимъ» играть или этотъ самый… Плосковъ? спросилъ Корневъ. — Надо-же это рѣшить.
— Знаете что? Пусть ужъ лучше гимназистъ играетъ. Плосковъ былъ-бы лучше, это вѣрно, но за гимназиста можетъ Лариса Павловна Кринкина обидѣться. Это ея протеже… рѣшилъ режиссеръ.
— Ну, пусть гимназистъ играетъ. Вышколимъ его, сказалъ Корневъ.
Послѣ репетиціи «Что имѣемъ — не хранимъ» Дарья Терентьевна и Люба стали уходить домой. Къ нимъ подскочилъ Плосковъ.
— Куда-жъ вы, Любовь Андреевна? Вѣдь мы еще «На Пескахъ» не репетировали, заговорилъ онъ.
— Въ пьесѣ «На Пескахъ» я не играю. У меня взяли эту роль, отвѣтила Люба, бросая на Плоскова взглядъ, какъ-бы говорящій «не моя вина, ничего не подѣлаешь».
— Да что вы! Какъ-же это такъ? А я такъ былъ радъ, что играю съ вами въ одной пьесѣ.
— Мало-ли что были рады! Люба теперь играетъ въ другомъ водевилѣ, гдѣ роль лучше.
— Ну, дѣлать нечего… пожалъ плечами Плосковъ, и когда Дарья Терентьевна и Люба, простившись со всѣми участвующими въ спектаклѣ, отправились одѣваться въ прихожую, пошелъ ихъ провожать туда.
Въ прихожей Плосковъ суетился около нихъ, старался укутать Любу, подалъ Дарьѣ Терентьевнѣ калоши и просилъ даже позволить надѣть ихъ ей, но та наотрѣзъ отказала ему въ этомъ, говоря:
— Да что вы, лакей, что-ли? Нѣтъ, нѣтъ, я сама…
— До послѣзавтра, Любовь Андреевна? крикнулъ Плосковъ Любѣ, когда та уже уходила на улицу. — Послѣзавтра вѣдь у насъ опять репетиція.
Люба обернулась и хотѣла что-то сказать Плоскову, но мать пихнула ее въ спину и сказала:
— Иди, или, — не наговорилась еще. Ну, человѣчекъ нахальный! Вотъ ужъ въ душу-то влѣзаетъ! произнесла она про Плоскова, когда онѣ вышли на улицу. — Да ладно, влѣзай или не влѣзай ко мнѣ въ душу — все равно отъ меня тебѣ ничего не очистится. Нахалъ!
— Господи Боже мой! Вы даже простую услужливость учтиваго молодаго человѣка считаете за нахальство! вздохнула Люба.
— Не защищай, не защищай! Никогда тебѣ его не защитить.
Вернувшись съ дочерью домой, Дарья Терентьевна нашла и мужа дома. Онъ только-что вернулся изъ коммерческаго собранія, гдѣ игралъ въ винтъ.
— Ну, что? Какой тамъ народъ въ этомъ самомъ спектаклѣ играетъ? спросилъ онъ жену.
— Всякій. Кто съ бугорковъ, кто съ горокъ, но между ними и Корневъ.
— Корневъ? переспросилъ Андрей Иванычъ. — Ну, значитъ, всѣ Мукосѣевы будутъ на спектаклѣ, а будутъ Мукосѣевы, такъ пріѣдутъ и Ячменниковы, Аладьевы тоже будутъ. Они всегда компаніей ѣздятъ. Общество, стало, будетъ хорошее.
— Только изъ-за Корнева и позволяю Любѣ играть, а то увезла-бы ее съ половины репетиціи и ужъ больше никогда-бы ее туда не пустила. Ты знаешь, Андрей Иванычъ, я устроила такъ, что она въ одной пьесѣ съ Корневымъ играетъ.
— Да что ты!
— Ей-ей… И Корневъ былъ такъ съ ней любезенъ, водилъ ее подъ-руку, училъ, какъ нужно играть роль. Очень, очень былъ къ ней внимателенъ.
— Ну, что-жъ… Это хорошо.
— Что-жъ тутъ хорошаго? Вотъ ужъ совсѣмъ не интересенъ, отвѣчала Люба.
— Корневъ-то неинтересенъ? Хе-хе-хе… засмѣялся Андрей Иванычъ. — У отца его нѣсколько милліоновъ состоянія, а ты: не интересенъ!
— И вотъ она все такъ… подхватила Дарья Терентьевна. — Какой-нибудь голоштанный банковскій чиновничишко, въ родѣ этого Плоскова, такъ она — та-та-та, такъ передъ нимъ и лебезитъ, этотъ ей интересенъ, а про Корнева смѣетъ говорить, что онъ не интересенъ.
— Да вѣдь вы говорите про милліоны, а я про человѣка.
— Молчи. Дура и ничего не понимаешь. Конечно-же, тутъ ничего не можетъ быть серьезнаго съ Корневымъ, я объ этомъ и не думаю, но, все-таки, когда ты съ нимъ въ компаніи, ты на виду, да и вообще пріятнѣе быть въ аристократическомъ купеческомъ обществѣ, чѣмъ, Богъ знаетъ, среди кого.
— Вѣрно, вѣрно… прибавилъ Андрей Иванычъ. — Мукосѣевы, Ячменниковы, Анальевы, — всѣ они тоже актерствуютъ. А это, матушка, биржевые тузы. Познакомишься съ ними черезъ Корнева и тогда они могутъ перетянуть тебя въ ихъ кружокъ. А въ ихъ любительскомъ кружкѣ будешь играть, такъ это ужъ совсѣмъ хорошо.
— Да почему хорошо-то, почему? приставала Люба къ отцу.
— А ежели ужъ ты такъ глупа, что и этого не понимаешь, то ступай спать! строго сказала Дарья Терентьевна дочери и, въ свою очередь, отправилась въ свою спальню раздѣваться.
Андрей Иванычъ шелъ сзади Дарьи Терентьенны и бормоталъ:
— Все она отлично понимаетъ, а только любитъ поюродствовать и попротиворѣчить.
На вторую репетицію спектакля Дарья Терентьевна не поѣхала, у ней болѣла голова, а Любу отпустила одну, хотя и скрѣпя сердце и съ приличными наставленіями. — Ну, поѣзжай, сказала она. — Только Бога ради будь подальше отъ этого Плоскова. Ну, что онъ тебѣ!
— Да вѣдь нельзя-же, маменька, бѣжать отъ человѣка, какъ отъ чумы, ежели онъ въ одномъ со мной спектаклѣ играетъ. Такой-же актеръ-любитель, какъ и я, отвѣчала Люба.
— Бѣгать тебя никто отъ него не заставляетъ, а вѣдь у васъ сейчасъ какія-то хожденія подъ-руку начинаются. Просто удаляйся отъ него.
— Я не понимаю, что вы находите худаго въ хожденіи подъ руку.
— А то, что это не балъ. Дѣвушка не должна быть наединѣ съ мужчиной и не должна съ нимъ перешептываться.
— Однакоже, когда Корневъ взялъ меня подъ руку, вы ничего про это не говорили.
— Корневъ и Плосковъ! Вѣдь это-же, я думаю, мать моя, ты сама знаешь, что такая разница, какъ небо и земля. Впрочемъ, ежели ты такъ будешь говорить, то я тебя и совсѣмъ не пущу на репетицію. Оставайся дома!
— Да я что-же?.. Я ничего не говорю… смущенно пробормотала Люба.
— Дай мнѣ слово, что ты не будешь съ этимъ Плосковымъ наединѣ…
