— Кажется, вамъ очень нравится этотъ лакомый кусокъ…
— А что-же?.. Прекрасная дѣвушка… Прекрасное семейство… Мать только немножко того… отвѣчалъ Плосковъ.
— Да, она васъ что-то не особенно жалуетъ.
— И не понимаю, почему? пожалъ плечами Плосковъ. — Конечно, я человѣкъ маленькій…
— Ну, а тутъ ищутъ большихъ. Вонъ мать-то какъ въ Корнева впилась. Да нѣтъ, этого ужъ не поймаешь, этотъ оболтался.
— Какой онъ женихъ, если у него дама сердца съ цѣлымъ семействомъ въ сторонѣ.
— А развѣ есть?
— Да какъ-же… Это всѣ знаютъ. Вотъ погодите, въ спектаклѣ у насъ она навѣрное будетъ въ первомъ ряду креселъ сидѣть, и я тогда вамъ ее покажу. Она всегда бываетъ, когда Корневъ играетъ.
— Вы Любочкиной-то матери ее покажите. А сами не унывайте и дѣйствуйте. Терпѣніе все превозмогаетъ, сказала съ улыбкой Кринкина. — Вы мнѣ скажите откровенно, я другъ всѣхъ влюбленныхъ, вы влюблены въ мадемуазель Биткову?
— Да… Не скрою… Она мнѣ очень нравится, отвѣчалъ Плосковъ не вдругъ.
— И имѣете на нее серьезныя намѣренія?
— Хорошъ виноградъ да зеленъ.
— Хотите, я вамъ помогу?
— Готовъ за это въ ножки поклониться. Но вы будете помогать?
— Надо дѣйствовать, дѣйствовать и дѣйствовать, не останавливаться ни передъ чѣмъ. Мужчина долженъ быть немножко нахаленъ.
— Да ужъ я и такъ, кажется…
— Предметъ-то вашей страсти самъ какъ на васъ смотритъ? допытывалась Кринкина.
— Да она, кажется, мнѣ симпатизируетъ, кажется, я ей нравлюсь.
— Надо влюбить въ себя. А когда дѣвушка полюбитъ…
— Мать-то у ней очень ужъ ко мнѣ не благоволитъ.
— Полюбитъ дѣвушка, такъ и мать съ ней ничего не подѣлаетъ.
— Не выдадутъ да и кончено.
— Пускай бѣжитъ. Увозите… Вѣнчайтесь тайно… Это даже такъ романтично. Ну, а я вамъ помогу, я вѣдь теперь ваша союзница.
— Вашими-бы устами да медъ пить.
— И будете пить, даю вамъ слово, если не станете дремать и будете умно дѣйствовать. Обвѣнчаетесь гдѣ-нибудь въ захолустьѣ, пріѣзжайте назадъ и старикамъ въ ноги… Небось, простятъ, вѣдь вы не каторжный, находитесь на службѣ, а родительское сердце не камень.
Вмѣсто отвѣта Плосковъ только вздохнулъ.
Во время чаепитія Дарья Терентьевна тихо журила дочь и говорила ей:
— Дура ты, совсѣмъ дура. Ежели ужъ дошла въ спектаклѣ участвовать, то съ Корневымъ тебѣ въ одной пьесѣ слѣдовало-бы играть, а то играешь какую-то горничную, да и то не вѣдь съ кѣмъ.
— Въ той пьесѣ, гдѣ Корневъ играетъ, мнѣ роль не подходитъ, отвѣчала Люба.
— Вздоръ! Что такое значитъ — не подходитъ! Что ты настоящая актриса, что-ли!
— Да до сегодняшняго вечера неизвѣстно было, будетъ-ли еще Корневъ играть-то у насъ.
— А теперь, когда стало извѣстно, то и просись въ его пьесу.
— Да нельзя этого…
— Отчего? Такъ, молъ, и такъ, а то играть не стану. А то вдругъ дали играть какую-то горничную! Погоди, можетъ-быть, я и сама скажу, дай только мнѣ пьесу посмотрѣть, въ которой Корневъ играетъ.
— Маменька, Бога ради, не дѣлайте этого! испуганно проговорила Люба.
— Ну, ужъ это мое дѣло, уклончиво отвѣчала Дарья Терентьевна.
Чаепитіе кончилось. Комики Корневъ, Конинъ и режиссеръ Луковкинъ значительно убавили содержимое бутылки. Режиссеръ опять ударилъ въ ладоши и возгласилъ: Занятыхъ въ водевилѣ «Что имѣемъ — не хранимъ» прошу на сцену!
Корневъ, Конинъ, Табанина, гимназистъ Дышловъ и какая-то худенькая, бѣлокурая дѣвица отправились на сцену. Конинъ, игравшій отставного военнаго Пѣтухова, еще на ходу запѣлъ во все горло изъ своей роли романсъ «Прощаюсь, ангелъ мой, съ тобою, прощаюсь съ счастіемъ моимъ»! Что, хорошо такъ будетъ? спросилъ онъ Корнева.
— По моему, ревѣть надо громче, отвѣчалъ тотъ.
— Да ужь я рявкну на спектаклѣ. Такъ рявкну, что люстра зазвенитъ.
Дарья Терентьевна внимательно слѣдила за репетиціей. Пьеса ей понравилась. Конинъ и Корневъ знали уже роли и играли на репетиціи, а не читали, да на самомъ дѣлѣ, они и какъ актеры были лучше другихъ. Комическая старуха Табанина также не отставала отъ нихъ, но гимназистъ Дышловъ, исполнявшій роль молодого живописца, и бѣлокурая дѣвица, игравшая роль его жены, путались, говорили сквозь зубы, становилась къ зрителямъ спиной. Луковкинъ поправлялъ ихъ, останавливалъ, заставлялъ повторять сцены, но выходило все-таки плохо. Въ довершеніе всего бѣлокурая дѣвица чуть не расплакалась, встрѣчая поминутно поправки режиссера, и заговорила:
— Нѣтъ, я такъ не могу… Помилуйте, вы меня останавливаете чуть не на каждомъ шагу! Вѣдь это-же не спектакль, а репетиція, на спектаклѣ я буду играть какъ слѣдуетъ, а теперь дайте-же мнѣ свободу.
— Однакоже невозможно, Анна Ивановна, оборачиваться къ публикѣ задомъ, вразумлялъ ее режиссеръ.
— Я это только теперь, а потомъ все будетъ какъ слѣдуетъ.
— Привыкнете, такъ и потомъ не будетъ какъ слѣдуетъ. И наконецъ, вы говорите себѣ подъ носъ.
— Не кричать-же мнѣ на репетиціи во все горло!
— Просись за нее эту роль играть, просись! подталкивала Любу Дарья Терентьевна, сидѣвшая вмѣстѣ съ дочерью въ нервомъ ряду стульевъ. — Просись. По крайней мѣрѣ ты будешь все-таки въ хорошей компаніи: Въ этой пьесѣ участвуютъ и Корневъ, и Конинъ. А она, эта самая дѣвица, пусть твою роль беретъ.
— Не ловко, маменька… отвѣчала Люба.
— Отчего не ловко? Видишь, она капризится.
Бѣлокурая дѣвица, исполнявшая роль Софьи, дѣйствительно капризилась и даже ушла со сцены, отказываясь репетировать.
— Анна Ивановна! Да побойтесь вы Бога! Ну, что-жъ это такое! Вѣдь я-же по обязанности режиссера дѣлаю вамъ замѣчанія! воскликнулъ Луковкинъ и побѣжалъ за ней за кулисы.
— Пойдемъ къ режиссеру, пойдемъ! Она отказывается! теребила Дарья Терентьевна Любу за рукавъ.
— Да идите вы однѣ.
— А ты думаешь, не пойду? Пойду. Покажи только, гдѣ ходъ за кулисы. Мосье Корневъ! А мосье Корневъ! Окажите вашему господину офицеру, что моя дочь можетъ сыграть эту роль, ежели эта самая дѣвица отказывается. Люба отлично сыграетъ, обратилась Дарья Терентьевна къ стоящему на сценѣ Корневу.
— Погодите, можетъ быть, и уладится какъ-нибудь дѣло, сказалъ тотъ.
— Да чего тутъ улаживаться, ежели она капризится! Гдѣ господинъ офицеръ? Позовите ко мнѣ господина офицера.
Корневъ ушелъ за кулисы и вернулся съ Луковкинымъ. Тотъ подошелъ къ рампѣ.
— Ваше имя, отчество? освѣдомилась она у Луковкина.
— Михаилъ Иванычъ.
— Милѣйшій Михаилъ Иванычъ, да дайте эту роль дочери моей! Она отлично ее сыграетъ. Право отлично. А то вы ей дали какую-то горничную играть.
— Это мадамъ Биткова, отрекомендовалъ Дарью Терентьевну Корневъ Луковкину.
— Очень пріятно, расшаркался тотъ. — Я уже имѣлъ удовольствіе… Вы говорите про Любовь Андревну… Но вѣдь мы предложили ей роль горничной по способностямъ…
— Позвольте… Какая-же можетъ быть такая особенная способность у воспитанной дѣвушки изъ хорошаго дома изображать горничныхъ? обидчиво произнесла Дарья Терентьевна. — Дочь моя въ горничныхъ не служила.
— Ахъ, Боже мой! Вы не такъ меня поняли. Чтобы сыграть роль горничной въ пьесѣ «Которая изъ двухъ» — нужна нѣкоторая бойкость. Пардонъ ежели я какъ-нибудь…
— Ну, хорошо, хорошо. Только дайте роль вотъ въ этой пьесѣ дочери.
— Съ удовольствіемъ-бы, но я все еще думаю, что Анна Ивановна согласится оставить эту роль за собой. Впрочемъ, позвольте, я ее сейчасъ спрошу категорически.
Режиссеръ вмѣстѣ съ Корневымъ удалились за кулисы. Тамъ произошелъ громогласный разговоръ, закончившійся возгласомъ бѣлокурой дѣвицы «хоть вы меня озолотите, такъ играть не буду»! Послѣ этого возгласа бѣлокурая дѣвица поспѣшно выскочила изъ-за кулисъ въ зрительную залу и быстро направилась къ сидѣвшей у чайнаго стола Кринкиной, которой и начала жаловаться на режиссера. Режиссеръ опять показался на сценѣ и, подойдя къ рампѣ, сказалъ Дарьѣ Терентьевнѣ.
— Намъ будетъ очень пріятно, ежели Любовь Андревна возьметъ на себя роль Софьи, отъ которой отказалась сейчасъ Анна Ивановна, но мы попросимъ Любовь Андревну не оставлять и роль горничной въ «Которая изъ двухъ».
— Ахъ, ты, Господи! Да неужели у васъ другихъ то актрисъ нѣтъ на роль горничной!
— И такъ у всѣхъ по двѣ роли. Вѣдь мы четыре пьесы ставимъ.
Подошла и Люба къ матери.
— Ахъ, маменька, и зачѣмъ только вы такой переполохъ дѣлаете! произнесла она съ упрекомъ.
— Да вѣдь тебѣ хочется хорошую роль съиграть, хочется. Сама-же ты мнѣ говорила, отвѣчала Дарья Терентьевна.
— Полноте выдумывать! Это вы сами…
Режиссеръ недоумѣвалъ.
— Желаете вы, Любовь Андревна, взять на себя роль Софьи въ пьесѣ «Что имѣемъ — не хранимъ»? спросилъ онъ Любу.
— Пожалуй… замялась та. — Но вѣдь тогда у меня будутъ три роли.
