Дарья Терентьевна слушала внимательно, разговоръ пришелся по ней и отвлеклась отъ Любы.
А Люба въ это время сидѣла на сценѣ, въ кулисахъ, на бутафорскомъ диванѣ, вмѣстѣ съ Плосковымъ, и вела слѣдующій разговоръ:
— Что это съ вашей мамашей? спрашивалъ Плосковъ. — Удивительно, какая она непривѣтливая сегодня. Да и прошлый разъ, когда я у васъ былъ….
— Ахъ, оставьте, пожалуйста, не обращайте на нее вниманія. Это просто отъ невѣжественности. Ей не хочется, чтобы я играла, а я поставила на своемъ, дала отвѣтъ Люба.
— Но, пожалуй, она можетъ запретить вамъ играть передъ самымъ спектаклемъ.
— Ну, ужъ этого-то я никогда не послушаюсь.
— Какъ-бы сдѣлать, чтобы она хоть немножко глядѣла на меня поласковѣе?
— Она вотъ сердится, что я съ вами подъ-руку хожу. Не водите меня подъ-руку при ней. пожалуйста.
— Да позвольте… Что-жъ тутъ такого?
— Ну, вотъ не хочетъ. А все отъ дикости понятій. Привыкнетъ.
— Вы думаете? Было-бы печально, ежели-бы труппа лишилась васъ. Да и я-то… Знаете, я такъ привыкъ къ вамъ на дачѣ, такъ сжился съ вами на прогулкахъ, на танцовальныхъ вечерахъ въ Озеркахъ, что тотъ интервалъ времени, который мнѣ пришлось провести послѣ переѣзда съ дачи, не видясь съ вами, повергъ меня даже въ какое-то уныніе.
— Ахъ, оставьте, пожалуйста, сказала Люба, вся вспыхнувъ, и прибавила: — Вотъ ежели-бы она услыхала эти слова!
— Да что-же я говорю? Я говорю только, что скучалъ безъ васъ, а скучалъ я ой-ой какъ! И вдругъ меня осѣнила мысль примазаться вотъ къ этой любительской труппѣ и пригласить васъ играть, чтобы опять видѣться съ вами, слышать вашъ пріятный голосокъ, чувствовать ваше…
— Не говорите, не говорите этого… Пожалуйста, не говорите… испуганно пробормотала Люба, потупившись.
— Это говорю не я, а мое сердце.
— Ежели вы будете такъ говорить, я уйду.
— Еще одинъ вопросъ. Ваша маменька, кажется, меня очень не любитъ?
— Да она всѣхъ молодыхъ людей не любитъ.
— Стало-быть, она прочитъ васъ замужъ за старика? Вѣдь когда-нибудь надо-же вамъ выдти замужъ?
— Богъ ее знаетъ! Она все говоритъ о какихъ-то солидныхъ людяхъ. Потомъ для нея… кто богатъ, тотъ и солидный человѣкъ.
— Ну, это тоже понятія!..
— Дикія. Я сама знаю. Но что-жъ вы съ ней подѣлаете?
— А вашъ какой взглядъ?
— Что мнѣ богатство! Мы сами люди не бѣдные. У меня еще отъ бабушки есть семь тысячъ наслѣдедсва. Только, пожалуйста, не будемъ объ этомъ говорить. Бросьте.
— Еще одинъ вопросъ. А какъ вашъ папаша на это дѣло смотритъ?
— На какое?
— Да вотъ насчетъ жениховъ.
— Да вамъ зачѣмъ знать?
Плосковъ вздохнулъ и сдѣлалъ умильное лицо.
— Ежели спрашиваю, то, стало-быть, нужно. Ахъ, Любовь Андреевна, вы не можете себѣ представить, что со мной дѣлается, ежели я долго васъ не вижу! Вотъ, напримѣръ, послѣ переѣзда съ дачи… Я искалъ васъ въ церкви, на улицѣ, въ театрахъ, бродилъ мимо вашего дома, — наконецъ, меня осѣнила счастливая мысль, какъ войти къ вамъ и какъ устроить, чтобы намъ почаще видѣться.
Люба сидѣла, потупившись, перебирала фальборку своего платья и слушала молча. Наконецъ, она быстро сказала:
— Пойдемте… А то маменька меня искать начнетъ. Или нѣтъ, прибавила она. — Вы останьтесь здѣсь, а я одна въ зало пойду. Вы потомъ выйдите.
— Повинуюсь, ежели это необходимо… поклонился Плосковъ.
Люба вышла изъ-за кулисъ въ зрительную залу. Тамъ Дарья Терентьевна давно уже искала ее и спрашивала всѣхъ, гдѣ дочь.
— Гдѣ это ты запропастилась! встрѣтила она Любу. — Пошла съ Бекасовой разговаривать, а Бекасова здѣсь въ залѣ. Съ кѣмъ ты тамъ была? Опять должно быть съ нимъ… съ этимъ?..
— Да нѣтъ-же, нѣтъ. Я съ режиссеромъ говорила. Съ этимъ офицеромъ.
— Ну, что ты врешь, матка? Режисеръ все время на сценѣ стоялъ, а ты не вѣдь гдѣ скрывалась. Гдѣ этотъ самый, злосчастный-то? Какъ его?
Дарья Терентьевна спрашивала про Плоскова. Люба поняла и отвѣчала:
— Да почемъ-же я-то знаю!
Въ это время около режиссерскаго стола сгруппировалась цѣлая толпа актеровъ-любителей. Пріѣхалъ сынъ заводчика Корнева, который согласился играть роль Морковкина въ водевилѣ «Что имѣемъ — не хранимъ», и толпа окружила его. Къ Дарьѣ Терентьевнѣ подошла Кринкина и сказала:
— Давеча мы все говорили о женихахъ. Вотъ богатый женихъ… Корневъ.
— Да развѣ онъ здѣсь? спросила Дарья Терентьевна.
— Сейчасъ пріѣхалъ. И актеръ хорошій, и женихъ. Онъ будетъ у насъ играть въ водевилѣ.
Дарья Терентьевна оживилась.
— Надо поздороваться съ нимъ. Я знаю и его отца, и его мать. Всѣхъ ихъ знаю, заговорила она. — Пойдемъ, Люба… Ты вѣдь тоже его знаешь… Ты танцовала съ нимъ въ Коммерческомъ собраніи. Постой, я на тебѣ платье поправлю… Батюшки! Да у тебя спина въ чемъ-то бѣломъ…
— Это я должно быть на сценѣ какъ-нибудь о декорацію замаралась.
Дарья Терентьевна привела въ порядокъ платье дочери и направилась къ группѣ, среди которой стоялъ Корневъ.
Алексѣй Захарычъ Корневъ былъ ужъ далеко не юноша. Ему было лѣтъ подъ тридцать. Онъ былъ брюнетъ, стригъ волосы подъ гребенку, носилъ круглые усы, загибающіеся кончиками около нижней губы, имѣлъ красноватое пятнами лицо и былъ одѣтъ въ клѣтчатую свѣтлую пиджачную пару англійскаго покроя. На жилетѣ его покоилась массивная золотая цѣпь съ компасомъ, съ машинкой для обрѣзки сигаръ и вообще съ кучею брелоковъ. Онъ былъ средняго роста, очень тощъ и симпатичнаго ничего изъ себя не представлялъ. Корневъ разсказывалъ компаніи, что въ мукосѣевскомъ кружкѣ, гдѣ онъ обыкновенно игpaлъ, тоже на-дняхъ идетъ спектакль и онъ исполняетъ роль Любима Торцова въ «Бѣдность не порокъ».
— Тамъ репетиціи и здѣсь репетиціи. Ужъ придутся репетиціи въ одно время, такъ не прогнѣвайтесь, туда поѣду, потому тамъ все-таки родное, нашъ собственный кружокъ. Впрочемъ, у васъ-то я съ двухъ репетицій сыграю. Я ужъ игралъ эту роль, говорилъ онъ.
— Мосье Корневъ, здравствуйте… обратилась къ нему Дарья Терентьевна. Или не узнаете знакомыхъ?
— Какъ-же, какъ-же… Отлично помню… Мое почтеніе…
Онъ хотѣлъ назвать Дарья Терентьевну по имени и запнулся.
— А вы здѣсь что-же? Вы тоже развѣ?.. продолжалъ онъ.
— Да вотъ дочь играетъ. И не хотѣла отпускать, да такъ ужъ… Такъ я съ ней.
— Имѣю честь кланяться… расшаркался и передъ Любой Корневъ. — Какъ нынче въ купеческомъ-то кругу заиграли! прибавилъ онъ. — Рѣдкій домъ безъ актрисы. И кружковъ что этихъ развелось! Страсть. Это меня радуетъ.
— Да ужъ хорошо-ли это, полно? попробовала возразить Дарья Терентьевна.
— Отчего-же? Все-таки искусство, все-таки осмысленное занятіе. Такъ можно начинать? Можно репетировать? спросилъ онъ офицера.
— А вотъ только мы чаю напьемся, отвѣчалъ тотъ. Господа! пожалуйте къ столу.
На длинномъ офиціантскомъ столѣ, плохо освѣщенномъ двумя свѣчками, помѣщался большой самоваръ въ безпорядкѣ стояли стаканы на блюдечкахъ, лежали булки и соленыя мясныя закуски и сыръ, разложенные на бумагѣ, и высилась бутылка коньяку. Сахаръ также находился въ бумажномъ тюрюкѣ.
Около самовара стоялъ взъерошенный тщедушный деньщикъ офицера Луковкина. Всѣ стали присаживаться къ столу.
— Ну, что-жъ стоишь! Разливай чай-то! крикнулъ на деньщика Луковкинъ.
Тотъ принялся исполнять требуемое.
— Стаканы-то перетеръ-ли?
— Протеръ, ваше благородіе.
Дарья Терентъенна, не отпуская отъ себя Любу, старалась усѣсться рядомъ съ Корневымъ, но это ей не удалось. Корневъ сѣлъ вмѣстѣ съ Конинымъ, съ толстой комической старухой Табаниной и къ нимъ присоединился Луковкинъ. Они тотчасъ взялись за коньякъ и рѣшили выпить по рюмкѣ «гольемъ».
— Знаете, когда сильная роль, я вотъ безъ этого зелья совсѣмъ играть не могу, сказалъ Корневъ, стукнувъ пальцами по бутылкѣ.
— Да и я тоже, отвѣчалъ Конинъ. — Перекалить не хорошо, а двѣ-три рюмки передъ выходомъ на сцену…
— Вотъ, вотъ… Толчокъ даетъ. На нервы дѣйствуетъ. Самъ чувствуешь, что лучше играешь. Да вотъ буду играть Любима Торцова, — ну, какъ въ третьемъ актѣ передъ драматической сценой не выпить?! Знаете это мѣсто: «Прочь съ дороги! Любимъ Торцовъ идетъ»! Комическая дама съ нами выпьетъ? обратился Корневъ къ толстой Табаниной.
— По малости потребляемъ, отвѣчала та съ улыбкой, цитируя слова изъ какой-то роли.
Дарья Терентьевна и дочь помѣстились черезъ столъ, наискосокъ отъ Корнева и его компаніи Плосковъ на этотъ разъ ужъ не сѣлъ съ ними. Онъ былъ около Кринкиной на другомъ концѣ длиннаго стола, хотя и не спускалъ съ Любы глазъ, даже слегка перемигивался съ ней, когда Дарья Терентьевна отворачивалась. Кринкина замѣтила это и сказала ему:
— Кажется, вамъ очень нравится этотъ лакомый кусокъ…
— А что-же?.. Прекрасная дѣвушка… Прекрасное семейство… Мать только немножко того… отвѣчалъ Плосковъ.
