и организовала.
– Скажите, вы понимаете, что, продавая лекарства-пустышки, вы подвергали опасности жизни граждан. Больной принимает таблетку нитроглицерина, чтобы снять сердечный приступ, а вместо него – обыкновенный мел. Вы понимаете, что вы были потенциальными убийцами.
– Мы продавали не мел, а активированный уголь. Любой человек отличит активированный уголь от нитроглицерина.
– Скажите, где вы взяли так называемые приборы для лечения всех и всяческих болезней?
– Этого я вам никогда не скажу.
– Очень жаль. Ответьте ещё на такой вопрос. Взгляните на потерпевшую Мишуткину. Кого вы обманывали! У вас ничего не шевельнулось в душе? Остатки совести?
– Совесть в себе я задавила. В наше время, при нынешней системе здравоохранения иметь совесть, слишком большая роскошь.
– Подсудимая Горбунова, – сказала судья, – прекратите демагогию. Мы обсуждаем не российскую систему здравоохранения, а ваши деяния, в которых усматриваются признаки преступления по сто пятьдесят девятой статье уголовного кодекса. Ваша задача – не попасть за решётку, и только что сделанное вами заявление об отсутствии у вас совести, решению этой задачи не способствует.
– Ваша честь, у меня был выбор: жизнь ребёнка, или моя совесть. Я выбираю жизнь ребёнка, и если этому мешает моя совесть, я убью, безжалостно её уничтожу! Тот, кто не видел, как задыхается ребёнок, как пять… десять секунд он не может втянуть в себя воздух, как выкатываются от ужаса его глазки, вываливается язык и течёт слюна, тот не может, не может меня осуждать за то, что у меня нет совести!!! Не может!!! Не может!!!
Людмила села и закрыла лицо руками.
– Горбунова, прекратите истерику… Может вам дать воды? – спросила судья. Людмила отрицательно мотнула головой.
– Вы можете продолжать отвечать на вопросы?
– Да, могу.
– Итак, вас задержали. Расскажите, что было потом.
– За неделю мы собрали сумму, которой хватило бы на платную операцию. Но нас ждали на выезде из последнего села. Мы потеряли всё. На другой день в Городе я пошла по всем инстанциям. Я убила в себе не только совесть, – стыд и гордость тоже. Я валялась у них в ногах, я… Но я всё же выбила, выцарапала, вымолила у них льготу на конец августа. Операцию сделали первого сентября.
– Вот видите! Оказывается, можно было решить проблему законным, честным путём.
– Нет, не можно, не можно, не можно!!! Если бы мы прорвались десятого июля, операцию сделали бы на полтора месяца раньше. За это время было два самых жутких приступа. Ребёнок перестал дышать… Мёртвая тишина и Ленин крик… И я бросаюсь делать искусственное дыхание… И, наконец, свистящий вдох. Никто не знает, какими будут последствия этих приступов, сколько клеток погибло во время них! Будь он проклят ваш честный путь!
– Успокойтесь, подсудимая, ведите себя прилично. Продолжайте, прокурор.
– Ваша честь, теперь я хотел бы допросить подсудимую Звягинцеву.
– Подсудимая Звягинцева, встаньте, – сказала судья. – Ответьте на вопросы государственного обвинителя.
– Скажите, Звягинцева, среди обманутых вами людей – практически все пенсионеры, люди очень небогатые. Вы отбирали у них последнее.
– У меня умирает сын. А из тех, кого мы обманули, никто ведь не умер. Не умер и не заболел от того, что отдал нам пять или десять тысяч рублей.
– Вот паршивка! – закричал мужичок из соседнего района. – А ты знаешь, дрянь такая, что у моей матери гипертонический криз случился от обиды! Её никто в жизни не обманывал. У нас в селе её все уважают. А приехали эти… и наплевали в душу.
– Действительно, подсудимая, – сказал прокурор, – у вас умирает ребёнок, но при чём здесь потерпевшие. В конце концов, вы могли честно объяснить людям, попросить. Вот и потерпевший Ерофеев заявил, что отдал бы вам деньги добровольно на лечение ребёнка.
– Мы поначалу попробовали так. В один из выходных обошли с Людой тридцать квартир. Давали по сто, по двести рублей, самое большое триста. Но чаще всего ничего не давали. Люди видели в нас мошенниц. Получается, когда говоришь правду, не верят, а верят, когда врёшь. Мы в тот день собрали меньше трёх тысяч.
– Подсудимая, как обстоят ваши дела? Вам сделана операция. Как чувствует себя ребёнок сейчас?
– Ему лучше. Но двадцать третьего ему предстоит ещё одна операция.
– Понятно. Ваша честь, я хотел бы задать самый последний вопрос подсудимой Горбуновой.
– Горбунова, вы пришли в себя? – спросила судья.
– Да.
– Подсудимая. Всё-таки я хочу услышать от вас чёткий и ясный ответ: вы раскаиваетесь в содеянном?
– Нет, не раскаиваюсь. Я всё сделала бы точно также, как в июле. Только постаралась бы быть хитрее и изворотливей. Надо было бросить машину, пешком уйти в райцентр и уехать в Город на рейсовом автобусе. Я буду корить себя не за то, что так поступила, а за то, что попалась.
– Я это и хотел услышать. Признаться, редко приходится иметь дело с таким безнравственным человеком.
– Ваша честь! Я протестую, никто не уполномочил обвинителя давать оценку моей подзащитной.
– Я безнравственная!? – воскликнула Людмила, и глаза её вспыхнули. – Да я безнравственная! А как можно быть нравственной, когда каждый день по всем телеканалам кто-то просит денег на лечение ребёнка. Это нравственно, когда жизнь детей зависит от денег: собрали – будет жить, не успели – умрёт! Это вы называете нравственным?! И эту нравственность вы проповедуете?! Не провоцируйте меня, господин прокурор, а то я могу на несколько статей наговорить!
– Вам за глаза хватит одной сто пятьдесят девятой.
– Подсудимая Горбунова! Вы постоянно пытаетесь увести суд от сути дела и подменить её своей демагогией. Лишаю вас слова. Судебное следствие объявляю закрытым. Переходим к прению сторон.
Сначала выступил прокурор и сказал, что преступление совершенно по предварительному сговору группой лиц. Организатором преступления была Горбунова, преступление было совершено с особым цинизмом, подсудимые в нём не раскаялись. Исходя из этого он потребовал для Горбуновой наказания в виде лишения свободы сроком на четыре года, а Звягинцевой – на два с половиной года.
Адвокат подсудимых упирала на трагические обстоятельства, толкнувшие подсудимых на совершение преступлений, на то что в их действиях не было корысти и требовала условного срока.
От последнего слова отказались и Людмила, и Елена.
– Суд удаляется для постановления приговора, – объявила судья.
– Не волнуйтесь, девочки, – говорили адвокат, когда они проходили мимо деда Ивана, – у них нет никаких оснований давать вам реальный срок.
Когда через час все снова собрались в зале и расселись по местам, Завражнов сказал:
– Плохи наши дела, Иван Николаевич.
– Почему? – всполошился дед, тревожно озираясь в поисках опасности.
– А видишь, полицейские пришли: женщина и мужчина.
– И что? Их много тут ходит.
– Нет, эти не просто так пришли. Точно тебе
