– Ну, вы же, милая, сами виноваты! Как же можно так?
– А вот еще, очень нужно. Скажите, пожалуйста.
– Но ведь он все-таки муж!
Дело прояснялось.
– Э! Какой там муж. Все это вранье. Никогда мы и венчаны не были, если хотите знать правду.
– Милая! – завопила старуха… – Да что вы говорите! А как же Сережа у вас шафером был? Господи!
– Что же тут непонятного? Расстрига венчал. Дали сто рублей в зубы – и делу конец. Нам венчаться – так обоим на каторгу идти, а я и так трехлетний срок в тюрьме отсидела, довольно.
– Вы? В тюрь… Да что вы говорите? Да за что же?
– Как за что? За двоемужество да еще за разные мелкие штучки. Ну, а теперь мне пора.
Но старухе не хотелось со мной расставаться. Она вцепилась мне в рукав.
– Милочка вы моя! А Сергей Иванович и не знал?
– Где ему, такой вороне! Ну-с, мне пора.
Я еле вырвалась.
– Только смотрите, никому не говорите! – раззадоривала я старуху. – Все это в целом мире только вы одна и знаете!
Месяца через два, на вокзале, где я провожала знакомых, остановился передо мной какой-то удивленный господин, развел руками:
– Дунечка! Как вы сюда попали?!
– Ага! – подумала я. – Сейчас узнаем, куда Дунечка делась.
– А где же я, по-вашему, должна быть? А?
– Как где? Да ведь вы же после той истории с полковником уехали в Америку! Когда же вернулись?
– Вернулась вчера. Меня, понимаете, оттуда тоже выгнали. Только, пожалуйста, никому не говорите! В целом мире об этом известно только вам.
Он прижал руку к сердцу и раскланялся.
Через четверть часа я видела его в толпе. Он показывал на меня какому-то господину и что-то рассказывал и шептал на ухо. А тот смотрел на меня с любопытством и ужасом.
Бедная Дунечка! Я за себя отмстила.
Каждый год перед Рождеством улицы принимают особый предрождественский вид.
Мясные и зеленные лавки превращаются в дремучие еловые леса, населенные, вместо диких зверей, голыми свиными тушами,
раскинувшимися там и тут в самых непринужденных позах. На дверях болтаются вздернутые за задние лапки зайчики и прячут окровавленные мордочки в серые бумажные фунтики. Труп огромной коровы распялил ноги, словно приглашая взглянуть, как хорошо выпотрошен его живот.
Вечером, когда всходит луна и озаряет темные уголки этих дохлых лесов, у прохожих делается очень скверно и на душе и под ложечкой.
Вообще, у нас умеют делать вывески и выставки с тем расчетом, чтобы отвадить покупателя на возможно долгий срок от покупки самых необходимых продуктов.
Обращали ли вы когда-нибудь внимание на вывески мясных лавок? Это целая идиллия!
На фоне лазурного неба и изумрудной зелени изображается обыкновенно великолепный бык. Он поднял хвост и любуется окружающей природой и благословляет судьбу, вздымая вверх небывало голубые глаза.
Вокруг пасутся прелестные невинные барашки, резвятся, брыкаются, бодаются.
Рядом изображается птичья идиллия: очаровательные утята учатся плавать; с берега родители – две утки, с чрезвычайно выразительными лицами, – любуются на свое потомство и возлагают на него горячие надежды.
Подальше – курица, сидящая на яйцах, и петух, поощряющий ее в этом занятии.
Каждый нормальный человек, проходя мимо, конечно, не замедлит умилиться душой над всей этой трогательной красотой.
Но, очевидно, лавочники, сфантазировавшие и заказавшие эти вывески, рассчитывают совсем на другое. По их мнению, обыватель, увидев, как резвятся кроткие барашки, сразу должен озвереть:
– Ага! Резвитесь? Скажите, пожалуйста, невинность какая! А вот мы эту невинность да на шашлык.
При виде плавающих утят вся кровь должна броситься ему в голову:
– Боже мой, какая нежность трогательная! И курочка, и цыпляточки! Ой, жарьте их скорее, а не то я с ума сойду!
Посмотрит на благодушествующего быка:
– Ишь, мерзавец! Отрежьте-ка от него пять фунтов ссеку!
Над дверями одной колбасной я видела большую свиную голову. Это ничего, это часто бывает, но весь ужас в том, что у головы этой были большие сентиментальные глаза, украшенные длинными ресницами. Этих ресниц нельзя было вынести. Никакая проповедь самого красноречивого вегетарианца не могла так перевернуть душу, как эти ресницы. Впрочем, фантазия художника сделала свое дело: колбасная очень скоро закрылась.
Но одни ли лавочники наслаждаются живодерством? Разве не принято украшать стены столовой изображениями дохлых птиц, рыб и зайцев? Считается, что это хорошо действует на аппетит.
Стены немецкого вагона-столовой, в котором мне нынешним летом пришлось завтракать на пути из Мюнхена в Берлин, были украшены картинами, изображавшими последние минуты какого-то кабана. На первой картине он удирал что есть сил от своры собак. Он задыхался, и пар валил у него изо рта. Художник не пожалел своего таланта и излил все свое вдохновение, чтобы поярче передать кабаньи муки.
На второй картине – собаки уже окружили его. На третьей – повалили. На четвертой – грызут. Кровь льется рекой. А вдали – фигура охотника, бегущего отбивать у собак добычу.
Я видела, что многих тошнило. Впрочем, может быть, просто от качки, как всегда в немецких децугах.
Но, очевидно, художник рассчитывал, что у обедающих при взгляде на эти картинки прямо слюнки потекут. Иначе зачем бы он это нарисовал?
Он – немец. Значит, понимал, что от него требуют.
Вот повара – те относятся к своей задаче иначе. Их принцип – чтоб каждая вещь, во что бы то ни стало, не было сама на себя похожа.
Хороший повар подаст рыбу непременно в виде корзины с цветами, котлеты – в виде рыб, пирожное – в виде котлет. На утку наденет такие кокетливые панталончики, что вы ее скорее примете за кафе-шантанную диву, чем за жареную птицу.
В названии блюд тоже видно стремление сбить человека с толку.
Так, например, самый дерзкий мечтатель никогда не додумался бы, что «бомб а ля Сарданапал» – не что иное, как обыкновенный картофель.
По поводу поварских названий я знаю очень печальную историю.
Одна милая провинциалочка вышла замуж и приехала с мужем повеселиться в Петербург. В программу удовольствий входило, прежде всего, завтракать каждый день в новом ресторане. Это было очень весело.
В первый раз, выбирая себе блюдо на завтрак, она остановилась на самом звонком и замысловатом названии. Ей подали телячью почку. Он не особенно любила это кушанье, но не хотела признаться перед мужем, что не понимала, что заказывала.
На другой день она выбрала что-то еще более звонкое и многообещающее. Ей опять подали телячью почку.
На третий день, наученная горьким опытом, она уже не гналась за пышностью названия. Заказала что-то простое, из двух слов. Ей снова подали телячью почку.
Молодой муж удивился:
– Какой у тебя странный вкус, милочка! Неужели же тебе не надоело каждый день есть одно и то же.
Она вспыхнула и отвечала дрожащим голосом:
– Нет, я уже привыкла к этому блюду, а менять привычки, говорят, вредно.
На четвертый день муж уже сам заказал ей телячью почку, а на пятый она вдруг горько заплакала и на расспросы мужа отвечала, что ей Петербург надоел, и она хочет сегодня же уехать домой.
Муж согласился, но раз навсегда решил, что у жены его скверный и тяжелый характер. Так думает он и до сих пор.
Вот теперь и решайте, что лучше: «тьма низких истин» – дохлые утки на стенах столовой, или «нас возвышающий обман» – величественное «бомб а ля Сарданапал», вместо пошлого, но честного картофеля?
Когда дама уезжает на лето, пусть даже в Париж, она непременно должна запастись всякой дрянью на всякий случай жизни.
А каких только случаев не бывает! Например, прогулка на лодке с мужем и детьми требует серенького платья и высоких башмаков.
Та же прогулка, но без мужа и детей, требует уже белого платья с открытой шеей и ажурных чулок.
Все нужно взвесить, все обдумать, все разыскать и купить.
А то подумайте, какой ужас: вдруг летом приедет к вам в гости Иван Степанович, тот самый Иван Степанович, который недавно сказал вам: «Я люблю голубой цвет – в нем есть что-то небесное», а вы как на грех ничего с собой голубого не взяли! Ну, подумайте только: в хорошеньком вы окажетесь положеньице?
Поэтому, удивительно ли, что все гостиные дворы и торговые ряды всего мира гудят в начале лета как улей, готовящийся строиться. С утра до ночи, то замирая, то снова ожесточаясь, жужжат по магазинам отъезжающие дамы.
Дамы бывают разные: дамы покупающие, дамы изнывающие, дамы просто созерцающие. Дамы с картонками, дамы с детьми, дамы со свертками, дамы с мужьями…
– Анна Николаевна! Вы куда бежите?
– Простите, дорогая, не узнала вас. Я так измучена… Шестой час, а я с утра здесь. Нужно было пол-аршина ленточки… Зонтик потеряла, не знаю, где… И кошелек, оказывается, дома забыла!
