Ольга (сквозь зубы). Проклятый сказочник…
Богомолов. Если на земле возможно счастье, оно настанет тогда, когда мы поймём величие женщины.
Ольга. Живёт в тебе какой-то тихий дьявол… Я не знаю — можно верить твоим словам?
Богомолов. Надо верить, Ольга! Из всех иллюзий жизни вера самая лучшая.
Ольга. Всегда, за всем, что ты говоришь, я чувствую глубоко скрытую иронию. Во что ты веришь?
Богомолов. В тебя. Верь и ты в своё назначение — одарять мир любовью, лаской, счастьем… Что есть лучше этого? Что?
Ольга. Я не знаю.
Богомолов. Мы все очень бедные люди, друг мой, и нам необходимо делиться друг с другом всем, что мы имеем… (Обнимает её.) Ну, ты успокоилась немножко?
Ольга. Да. Ты заговорил меня… Ты точно с ребёнком говоришь со мной.
Богомолов. Я тебя люблю…
Ольга. Я чувствую, что тебе жалко меня… О, господи! Где же любовь?
Богомолов. Перестань!
Ольга. Почему, почему ты не спросишь, зачем я сделала это?
Богомолов. Если хочешь — скажи.
Ольга. А тебе — безразлично?
Богомолов. Не могу же я просить тебя — покайся!
Ольга. Если б ты любил…
Богомолов. Ну, хорошо, — я сам стану рассказывать о тебе. Ты хотела попробовать, не разбудит ли любовник страсть мужа, да?
Ольга. Если бы так?
Богомолов. Ну, — тогда это поступок отчаяния, который вызван моей небрежностью к тебе.
Ольга. Знаешь — ты… тебя все считают наивным человеком…
Богомолов. Проще говоря — дураком. Милая, давай прекратим это… Ведь ты не Верочка, которая так любит психологические разговоры…
Ольга. И с которой ты кокетничаешь… Она тебе нравится?
Богомолов. Мне все люди интересны, но я люблю только одного человека — тебя. Может быть, я непонятно люблю, но — лучше не умею… Вот я с наслаждением смотрю, как ты внутренно растёшь, и не хочу мешать росту самого прек[расного] на земле, что я знаю. Мы помирились?
(Ольга молча смотрит на него.)
Богомолов. Да?
Ольга (обнимая). Ты умеешь успокоить душу… да, ты умеешь это… Но — твоя любовь? Нет, я не чувствую её… не чувствую!
Богомолов. Что же мне делать? Побить тебя, как бьют мужики баб… хочешь? (Крепко об[нимает] её.)
Та же комната. Поздний вечер. В фонаре горит лампа, над столом — люстра. Верочка в углу за столом пишет. Нина в кресле, Ладыгин ходит, хмурый.
Нина. Я вхожу, а у них нежная сцена. Ах, извините!
Ладыгин. Целов[аться] в проходной комнате, это — пошлость!
Нина. Он нисколько не смутился, представьте!
Ладыгин. Дурак… А она?
Нина. Что?
Ладыгин. Она — смутилась?
Нина. У неё было счастливое лицо.
Ладыгин. Не понимаю.
Нина. Чего же не понимать? Когда женщину ласкает любимый человек, она счастлива.
Ладыгин. Гм… Предоставьте мне судить об этом…
Нина. То есть? Что вы хотите сказать?
Ладыгин. Ничего.
Нина (Верочке). Ах, Веруня, я забыла, что вы здесь… Вы так тихо скрипите, точно мышка. Вам неприятен этот разговор?
Верочка. Почему? Мне безразлично.
Нина. Вы ведь немножко увлекаетесь Богомоловым.
Верочка. Вы уверены в этом?
Нина. Ах, деточка, это так заметно.
Ладыгин. Я, например, ничего не замечал.
Нина. То — вы, а то мы, женщины. Мы искреннее мужчин и всегда сразу выдаём себя…
(Ладыгин вынул револьвер из кармана, играет им.)
Нина. Ай, что это у вас! Спрячьте, спрячьте, — видеть не могу…
Ладыгин. В нём один патрон…
Нина. Всё равно! Я вас прошу…
Ладыгин. Извольте! Но это очень смешно…
Нина. Пускай будет смешно! Я не вы[но]шу этих глупых вещей. Вот так на моих глазах один кадет, дальний родственник мой, играл револьвером, да в ладонь себе — бац!
Ладыгин. В ладонь? Это надо уметь!
Нина. В ладонь левой руки! У него потом пальцы не сгибались от этого. Вы знаете, Борис, сегодня утром я имела курьёзную беседу с Богомоловым. Я сказала ему, что он очень интересный и я скоро, кажется, влюблюсь в него.
Ладыгин. Есть во что!
Нина. Вы слушайте! Он почти испугался, во всяком случае был очень смущён и вдруг говорит м[не], что совершенно не способен на роль любовника.
Ладыгин (усм[ехаясь]). Так и сказал?
Нина. Ну да.
Ладыгин. Вот болван.
Нина. И вслед за тем начал хвалить вас.
Ладыгин. Меня? Он?
Нина. И как ещё! Вы и простой, несложный человек, у вас честное лицо…
Ладыгин (хохочет). Нет — серьёзно? Честное лицо — а?
Нина. Как странно вы смеетесь.
Ладыгин. Нет… знаете… это — трюк! Я — несложный… чёрт его возьми!
Жан (вход[ит]). Как приятно — здесь смеются! Вера Павловна, — вас просит Никон.
[(Верочка уходит.)]
Жан. Вы знаете — сегодня у нас будет музыка, приедет из города этот… ну, известный, как его?
Нина. Затея Ольги Борисовны, конечно?
Жан. Не могу знать…
Нина. Ну, вы-то знаете…
Ладыгин. Дядя Жан, — я сегодня стрелял по бутылкам на пятьдесят шагов и попал из семнадцати тринадцать раз.
Жан. Поздравляю. Хоть в цирк! (Садится.)
(Дуняша входит, что-то говорит Нине.)
Нина. Хорошо, идите, я сейчас. Господа, Никон Васильевич просит валериановых капель.
Ладыгин (хохочет). Он?
Жан. Вероятно, для Веры.
Нина (уходя). Ну, конечно, для неё.
Жан. Н-да-а. Начинаем плакать.
Ладыгин. Глупости. Надо переменить мысли, как говорят французы.
Жан. Это водопроводчик вызывает слёзы.
Ладыгин. Удивляюсь, как его терпит Букеев.
Жан. На то есть своя причина.
Ладыгин. Ольга?
Жан. Что это вы так фамильярно?
Ладыгин. Моё дело.
Жан. Неужели можно поздравить, а?
(Ладыгин молча усмехается.)
Жан. Вот как. Значит, иногда и спорт полезен.
Ладыгин. Спорт, батенька, всегда полезен, этим вы не шутите.
(Никон вх[одит] хмурый, молча оглядывается.)
Жан. Кого ищешь?
Букеев. Никого не ищу. (Кивая на дверь Богомолова.) Он дома?
Жан. Гулять ушёл.
Ладыгин. С женой?
Жан. Да. В саду сидят, вероятно.
(Ладыгин идёт на террасу, смотрит в сад.)
Букеев (глядя вслед Ладыгину). Вера нервничает.
Жан. Что с ней?
Букеев. Замуж пора.
Жан. Н и н а Аркадьевна говорит…
Букеев. Знаю, что она говорит… Я, брат, тоже, кажется, уеду куда-нибудь…
Жан. А как же Ольга Борисовна?
Букеев. Так же. С ней ничего не выйдет.
Жан. Да ты сначала попробуй. Вот Ладыгин — он не дремлет! Сейчас похвастался мне успехом у неё…
Впервые напечатано в «Сборнике товарищества «Знание» за 1908 год», книга двадцать вторая, СПБ. 1908, и одновременно отдельной книгой в издательстве И.П. Ладыжникова, Берлин (без обозначения года издания).
Выход «Последних» отметил летом 1908 года В.И. Ленин в письме к М.А. Ульяновой (см. В.И. Ленин, Письма к родным, Партиздат, 1934, стр. 318).
Над пьесой «Последние» М. Горький работал в 1907–1908 годах. Первоначально пьеса называлась «ОТЕЦ». В сентябре 1907 года в письме к И.П. Ладыжникову М. Горький, извещая его о том, что послал ему пьесу, просил узнать, возможна ли её постановка в берлинских театрах, так как в России она не может быть представлена на сцене из-за цензурных препятствий. Но уже в октябре 1907 года М. Горький писал И.П. Ладыжникову: «Неудача с «Отцом» меня не огорчает, ибо сам знаю, попытка неважная. Оставьте эту вещь под спудом, едва ли я когда-либо возвращусь к ней» (Архив А.М. Горького).
Однако к работе над пьесой М. Горький вернулся в ноябре 1907 года. Тогда же из Рима он писал И.П. Ладыжникову, что, возможно, вышлет ему пьесу «Отец» после того, как исправит её (Архив А.М. Горького).
М. Горький закончил работу над пьесой, получившей в окончательной редакции название «Последние», весною 1908 года. В апреле 1908 года М. Горький сообщил К.П. Пятницкому, что посылает ему пьесу «Последние» (Архив А.М. Горького).
