Верочка. Да… я ничего не понимаю…
Нина. Но вы должны понять, что эта авантюристка угрожает вашим интересам…
Верочка. Мне? Моим интересам?
Нина. Да, конечно! Ведь если она вотрётся в доверие Никона Васильевича, заберёт его в руки… тогда ваше будущее…
Верочка. Какое мне дело до этого?
Нина. Но — как же? Вы девушка, вам нужно выйти замуж, для этого необходимо приданое…
Верочка. Нина Аркадьевна, мне ничего не нужно. Мне нужно уйти отсюда… Вы говорите, кто-то за кем-то охотится. Здесь все охотятся друг за другом, а — жизни нет.
Нина. Вы, конечно, понимаете, что я говорю вполне бескорыстно…
Верочка. Только Яков Сергеич — один он…
Нина. Ах, он глуп.
Верочка. Нет, неправда! Он — слепой, потому что честный.
Нина. Поверьте мне, это — дурак и болтун.
Верочка (возмущённо). Это прекр[асный] человек.
Нина. Вы увлекаетесь им, — да?
Верочка. Да!
Нина. О, боже мой! Но, милая моя, это смешно!
Верочка. Пусть будет смешно…
Букеев (входит). Что — смешно?
(Верочка поспешно уходит.)
Букеев. Что такое? Чего она убежала?
(Жан на террасе прячется за дверь.)
Нина. Я с ней беседовала о Якове Сергеиче.
Букеев. Да. Ну, так что же?
Нина. Мне кажется, она увлекается немножко…
Букеев (кивая на дверь Богомолова). Им?
Нина. Да.
Букеев. Гм… (Задумался.) А — он?
Нина. Что?
Букеев. Он тоже увлекается Верой?
Нина. Вам это интересно?
Букеев. Нет… но…
Нина. Но?
Букеев. Всё-таки — племянница, родственница…
Нина. Это ли интересует вас?
Букеев. А что ж ещё?
Нина. Может быть, нечто другое? Или — некто другой?
Букеев. Ну… кто — другой?
Жан (с террасы, озабоченно). Вы не видели учёного, а?
Букеев. Нет.
Жан. В какую щель земли провалился он?
Нина (подозр[ительно]). Зачем вам его?
Жан. Там пришли с работ.
Нина. Вы где были сейчас?
Жан. Я? Везде! Ника, надо бы, дорогой мой, решить вопрос о плотине для пруда и о барражах в овраг, а? Наш водопроводчик очень беспокоится…
Нина. Вы будете говорить о делах?
Жан. Немножко.
Нина. Тогда я уйду…
Букеев. Чего же тут решать? Пусть строит.
Жан (дождавшись ухода Нины). Вовремя я пришёл?
Букеев. Что?
Жан. Она, кажется, начинала кислый разговор?
Букеев. Похоже. Скучная женщина. Да, так пускай строит… что ж…
Жан. Ничего не нужно строить, — к чему тебе вся эта канитель с водой, если ты решил продать имение? Ведь у тебя цель — удержать здесь его жену, и только для этого затеял ты орошение и всю чепуху?
Букеев. Ну, не совсем для этого. С водой за имение дороже дадут.
Жан. На кой тебе чёрт — деньги!
Букеев. Денег мне не нужно, это верно.
Жан. Вот видишь! Уговаривайся с нею и махай за границу…
Букеев (расхаживая). С ней так нельзя… нельзя, брат!
Жан. Отчего? Почему?
Букеев. Ты не понимаешь. Я, брат, серьёзно влюбился… кажется…
Жан. Когда ж ты влюблялся несерьёзно?
Букеев. Ты сам говорил, что последняя женщина — как сороковой медведь…
Жан. Мало ли что я говорю! А ты — не верь. Я, брат, не хуже водопроводчика могу говорить на все темы, потому что я человек вдохновенный и фантастический. Водопроводчик говорит, что жизнь есть непрерывное движение и все мы несчастны, потому что не чувствуем этого, а всё стараемся остановить движение, уцепившись за что-нибудь, укрепив себя…
Букеев (задумчиво). Опоздал я укрепиться.
Жан (не слушая его). Это он верно говорит. Пускай всё движется, дело и мысли. Я не знаю, что сделаю завтра, но сегодня я хочу хорошо пожить…
(Ладыгин и Богомолов с террасы.)
Ладыгин. Ну и ветер!
Жан. Стремление, движение…
Богомолов (с досадой). Дядя Жан, когда же привезут бетонные трубы?
Жан. Едут трубы!
Богомолов. Послушайте, — это не годится! Мы тратим бесполезно такую массу времени и денег… Никон Васильевич, — вы бы распорядились построже.
Букеев (кивая на Жана). Это вот всё он…
Богомолов. За два месяца с лишком мы ничего не сделали… Если на днях не будет труб, я должен буду прекр[атить] бурение…
Жан. Беспок[ойный] вы человек, Яков Сергеич!
Богомолов. Да вы поймите — скоро пойдёт вода.
Жан. И прекрасно.
Богомолов. Вы шутите?
Букеев. Ты бы, Жан, того… в самом деле…
Ладыгин. Хорошо бы чаю выпить!
Жан. Сейчас распоряжусь…
Богомолов (смеясь — Букееву). Если смотреть со стороны, так вся эта затея — чужое дело для вас…
Букеев. Н-да… Чужое дело? Вот вы, батенька, обо всём думаете… и говорите… А вот — скажите мне: что значит — моя жизнь? То есть не моя, Букеева, жизнь, а вообще когда человек, — вы, например, — говорите: моя жизнь!
Богомолов. Позвольте — не понимаю.
Букеев (слегка раздражаясь). Ну — как не понять? Я говорю: моя жизнь, а — что в ней моё? Вот у меня имущество, о нём заботиться надо, а мне — лень. Или — племянница — о ней тоже надо заботиться, а я не умею… (Раздр[ажённо].) Вообще — что в моей жизни — моё? Ничего нет, кроме забот!
Ладыгин (смеётся). Курьёз! Да вы раздайте имение нищим…
Букеев. Я говорю серьёзно!
Ладыгин. И я тоже.
Букеев (Богомолову). Ну-с? Как же?
Богомолов. Вы сегодня дурно настроены. А вот когда эта огромная ваша земля будет орошена, когда везде вокруг насадят сады, парки, возникнет образцовый курорт, первый в России, и когда весной всё зацветёт, заиграет на солнце, появятся в аллеях и около куртин цветов женщины, дети, — тогда вы скажете: это мною сделано…
Букеев. И — только? Ну-у… Это будет через двадцать пять лет. А я хочу сейчас чего-нибудь… для себя, для одного себя, вот этого, такого вот.
Ладыгин. Очень верно! Что вы скажете, философ?
Богомолов. Ничего не скажу. Но — если вы серьёзно говорите, — это несчастие.
Букеев. То-то вот и есть, что серьёзно.
Богомолов (убежд[ённо]). Тогда — вы несчастный человек. Для счастия необходимо чувствовать радость труда, творчества…
Букеев. Мужик трудится всю жизнь, а радости — не видать в нём.
Богомолов. Потому что его труд изнурителен, подневолен и ничтожен по результатам. Он съедает всю свою работу, и это не даёт ему возможности чувствовать себя исторической личностью, человеком, украшающим землю для радостей будущего.
Букеев. Радости будущего! Какое мне дело до них?
Ладыгин. Совершенно верно! Мы люди сегодняшнего дня, и — только!
Букеев (упрямо встр[яхивает] головой). Нет, батенька, ваша философия — не для всех. Вот бог — для всех. Но в бога мы не верим… то есть не то что не верим, а забываем о нём. И получается у нас не жизнь, а так себе что-то… И лучше не философствовать…
Ладыгин. Да. Это никого не приводит к добру. У меня был роман с курсисткой, она тоже занималась спортом, но — такая странная! — ужасно любила рассуждать.
Богомолов (смеясь). Как вы рассказываете!
Ладыгин. Это — правда, уверяю вас! Бывало, в самые неподходящие моменты она вдруг спрашивает: «А почему ты меня любишь?» Я говорю ей: «Потому что ты женщина…»
Букеев. Да. Конечно. (Усмех[ается].)
Ладыгин. Но ей этого мало: «Есть, говорит, много женщин и мужчин, но почему ты любишь меня, а я — тебя?» и так далее! Ужас! Я потерпел эту философию месяца три и написал ей: «Прощай, Ирочка! В любви не философствуют, а кто занимается этим, тот — глуп!» Страшно обиделась!
Богомолов (хохочет]). Да — неужели?
Ладыгин. Уверяю вас! Книжки ужасно портят их…
Букеев (усмех[аясь]). Простой ты человек, Борис, очень я люблю тебя за это. В Харькове был жеребец — Гамилькар, кажется, — двести тысяч за него заплатили. Издох. Он, я думаю, был похож на тебя…
