делает что-то менее реальным.
В тот день, когда мы получаем сообщение о том, что можем забрать урну с прахом моей матери, «Нью-Йорк таймс» публикует ее некролог в разделе «Те, кого мы потеряли из-за ковида». В нем говорится о ее карьере фотографа и Пулицеровской премии. Цитируются ее коллеги из «Нью-Йорк таймс», «Бостон глоб» и «Ассошиэйтед пресс», а также знаменитые фотожурналисты Стив Маккарри и сэр Дон Маккаллин. Ее называют величайшей женщиной-фотографом XX века.
Однако самая последняя строка некролога посвящена не ее искусству.
Я беру газету с собой в спальню и забираюсь вместе с ней под одеяло. Я перечитываю это предложение вновь и вновь.
У нее осталась дочь.
Впервые с тех пор, как мне позвонили и сообщили о смерти мамы, я плáчу.
Глава 15
Уйди.
Глава 16
Мои глаза опухли и не открываются.
Солнце встает.
А я – нет.
Глава 17
Неужели я единственный человек в мире, кому довелось дважды пережить смерть матери?
Глава 18
– Ладно, Плакса Миртл, – говорит Финн, – пора прогуляться.
Он сдергивает с меня одеяло, и из моей груди вырывается стон. Я пытаюсь вновь натянуть одеяло на себя, но Финн садится рядом и обхватывает моими руками кружку кофе.
Кажется, у меня снова дежавю.
Подчиниться его воле – самое простое для меня решение. Поэтому я переворачиваюсь на другой бок и, моргая, смотрю прямо на Финна.
– Сначала ты примешь душ, – приказывает он, – а потом мы пойдем на прогулку.
Идет девятый день нашего карантина. Нам разрешено покидать квартиру только на четырнадцатый. Поэтому я спрашиваю:
– И как мы это сделаем?
Финн застенчиво улыбается, и я понимаю, что ради меня он готов пойти против правил. Точно так же поступила я, когда отправилась навещать больную маму.
– По шажочку зараз, – отвечает он.
После смерти мамы я три дня кряду не вылезала из постели. Я больше спала, чем бодрствовала.
При этом в своих снах я ни разу не вернулась на Галапагосские острова, не увидела загорелого лица Беатрис и не услышала мелодичного акцента Габриэля.
Не знаю, почему я решила, что теперь, когда я вновь чуть не утонула – на этот раз в горе, – моя альтернативная реальность вернется.
Но она не вернулась. Я понятия не имею, что это значит.
Мы с Финном выходим из дому и движемся по Девяносто шестой улице по направлению к Ист-Ривер. На нас маски, и мы стараемся держаться подальше от людей, потому что, несмотря на свое бунтарство, Финн все равно слишком правильный, чтобы рисковать здоровьем посторонних. Мы проходим мимо парочки ширяющихся наркоманов и женщины с коляской. Трава на газонах сочная и зеленая, а цветы тянут свои бутоны к солнцу.
Начало лета – лучшее время на Манхэттене. Повсюду идут импровизированные музыкальные выступления – какие-то парни играют на пятигаллоновых контейнерах, как на барабанах, кто-то танцует хип-хоп, бросая вызов гравитации; бизнесмены едят шаурму во время коротких перерывов на ланч; маленькие девочки в белых лакированных туфельках сжимают Барби. Таксисты машут руками, а не кричат, призывая новых клиентов, цветут лилейники, собачники выгуливают своих питомцев. Теперь же люди передвигаются по улицам словно бы украдкой, осторожными кучками. Никто нигде надолго не задерживается. На тех немногих людей, кто носят маски на подбородке, остальные смотрят косо. Нью-Йорк стал более компактным и менее многолюдным, как будто половина населения куда-то испарилась, и я размышляю, будет ли теперь так всегда.
Станет ли это новой нормой.
– Как думаешь, мы когда-нибудь вернемся к доковидным временам? – спрашиваю я Финна.
Он поднимает на меня глаза.
– Не знаю, – задумчиво отвечает Финн. – Когда прежде я разговаривал с пациентами перед операцией, они всегда спрашивали, смогут ли они и после нее вести привычный образ жизни. Вообще-то, да, но шрам остается у них навсегда. Даже если не на теле, то где-то в подсознании – новое понимание того, что они вовсе не так непобедимы, как им казалось. Думаю, это меняет людей.
Наконец мы доходим до парка Карла Шурца – одного из моих любимых. Кажется, что здесь, среди деревьев, зеленых бархатных садов и двух рядов каменных ступеней, должна начаться сказка. В парке даже есть детская площадка с бронзовой статуей Питеру Пэну.
Мы садимся на скамейку напротив статуи.
– Ты прав. Выбраться из квартиры было хорошей идеей. – Я легонько толкаю Финна плечом. – Спасибо за заботу.
– Всегда рад помочь, – отзывается он.
Я делаю глубокий вдох через маску.
– Я люблю этот парк, – выдыхаю я.
Финн откидывается назад, подставляя лицо солнцу и засунув руки в карманы куртки. Если бы не пандемия, день можно было бы назвать идеальным.
Когда я наконец понимаю, что Финн не просто так засунул руки в карманы, на его колене балансирует маленькая коробочка для кольца.
– Я знаю, что сейчас не самое подходящее время, – начинает Финн, – но чем больше я об этом думаю, тем больше понимаю… Я чуть не потерял тебя. А сейчас, после того как твоя мама… каждый день на счету. Не важно, если мир не вернется на круги своя, потому что я не хочу возвращаться назад. Я хочу идти вперед. Вместе с тобой. Я хочу детей. Хочу, чтобы мы привели их в этот парк покататься на качелях. Я хочу собаку, большой дом и все то, о чем мы мечтали все эти годы. – Финн опускается на одно колено. – Ты выйдешь за меня? – спрашивает он. – Мы справились с нашей «в болезни», а как насчет «в здравии»?
Я открываю коробку и вижу бриллиант, простой и красивый, весело подмигивающий мне на свету.
В трех футах от меня – застывший во времени Питер Пэн. Интересно, сколько лет он провел вместе с Венди, прежде чем забыл, что когда-то умел летать?
– Ди, скажи что-нибудь, – нервно посмеиваясь, обращается ко мне Финн.
Я смотрю на него:
– Почему ты не стал фокусником?
– Что? Потому что… я стал хирургом? Почему ты об этом вспомнила?
– Ты сказал, что хотел стать фокусником. Что изменилось?
Финн неловко поднимается и садится на скамейку рядом со мной, осознавая, что момент упущен.
– Никто не становится фокусником только потому, что мечтал об этом с детства, – бормочет он.
– Это неправда.
– В смысле, люди, профессионально занимающиеся магией, не творят волшебства. Они просто отвлекают тебя от того, что делают на самом деле.
Финн всегда был моим якорем. Проблема в том, что якоря не просто удерживают вас на месте. Иногда они тянут вас на дно.
Я легко могла бы нарисовать Финна по памяти – каждую веснушку, тень и шрам. Но внезапно
