у меня из-под ног. Кэмпбелл просит у Десальво несколько минут, чтобы я могла собраться. Наверное, судья что-то ответил, но я плачу навзрыд и ничего не слышу.
— Я не хочу, чтобы она умирала, но знаю: она не хочет так жить и я единственная, кто может дать ей то, чего она хочет. — Я смотрю на маму, хотя она уплывает от меня. — Я всегда была единственной, кто мог дать ей то, что она хочет.
В следующий раз проблема всплыла на поверхность после того, как мама пришла к нам в комнату поговорить о донорстве почки.
— Не делай этого, — сказала Кейт, когда родители ушли.
Я посмотрела на нее:
— О чем ты говоришь? Конечно, я сделаю это.
Мы раздевались и взяли одинаковые пижамы — блестящие, атласные, с рисунком из вишен. Когда мы легли в постель, я подумала: мы выглядим как в детстве, когда родители одевали нас одинаково, считая, что это мило.
— Ты думаешь, это поможет? — спросила я. — Пересадка почки?
Кейт глянула на меня:
— Может быть. — Она потянулась вперед, держа руку на выключателе, и повторила: — Не делай этого.
Только услышав ее слова во второй раз, я поняла, о чем она говорила на самом деле.
Мама стоит от меня на расстоянии вздоха, и в ее глазах отражаются все совершенные ею ошибки. Отец подходит к ней, обнимает за плечи.
— Пойдем, сядь, — шепчет он ей в волосы.
— Ваша честь, — говорит Кэмпбелл, вставая, — можно?
Он подходит ко мне, Джадж — рядом. Меня трясет так же, как моего адвоката. Я вспоминаю поведение его пса час назад. Откуда он так точно знал, что нужно Кэмпбеллу и в какой момент?
— Анна, ты любишь свою сестру?
— Конечно.
— Но ты хотела предпринять действия, которые могли убить ее?
Во мне что-то вспыхивает.
— Чтобы ей больше не приходилось терпеть все это. Я думала, она этого хочет.
Кэмпбелл молчит, и тут я понимаю: он знает.
Внутри у меня что-то ломается.
— И я… и я тоже этого хотела.
Мы были на кухне, мыли и вытирали посуду.
— Ты ненавидишь ездить в больницу, — сказала Кейт.
— Ну да. — Я убрала вилки и ложки на место, в ящик.
— Я знаю, ты готова на все, лишь бы больше туда не попадать.
Я смотрю на нее:
— Еще бы. Ведь тогда ты была бы здорова.
— Или мертва. — Кейт опустила руки в мыльную воду, стараясь не смотреть на меня. — Подумай об этом, Анна. Ты могла бы ездить в свои хоккейные лагеря. Могла бы выбрать колледж в другой стране. Ты могла бы делать, что хочешь, и не беспокоиться обо мне.
Она вытянула эти примеры прямо из моей головы, и я покраснела — какой стыд, что подобные мысли там бродили, мало того — их извлекли наружу. Кейт ощущала вину за то, что является обузой, а я, зная о ее мыслях, чувствовала себя вдвойне виноватой.
После этого мы больше не разговаривали. Я вытирала посуду, которую она мне передавала, и мы обе делали вид, будто не знаем правды: часть меня хотела продлить жизнь Кейт, но вдобавок к ней существовала другая, ужасная, иногда жаждавшая освобождения.
Теперь они в курсе: я — чудовище. Я затеяла этот процесс по нескольким причинам, и одними горжусь, а другими совсем нет. Кэмпбелл наконец поймет, почему я отказывалась быть свидетелем — не из страха выступать перед публикой, но из-за всех этих ужасных чувств, о которых слишком страшно говорить вслух: что я хочу видеть Кейт живой и здоровой, но в то же время хочу быть собой, а не частью ее; что я хочу получить шанс на взросление, даже если у Кейт такого шанса не будет; что смерть Кейт стала бы самым ужасным событием в моей жизни… и одновременно самым лучшим.
Что иногда, думая обо всем этом, я ненавижу себя и мне хочется забраться обратно в свою скорлупу и быть такой, какой меня хотят видеть.
Все в зале суда смотрят на меня, и я ощущаю, что свидетельское место вот-вот взорвется, или моя кожа лопнет от напряжения, или произойдет то и другое вместе. Под этим увеличительным стеклом можно разглядеть мое гнилое нутро. Может быть, если они и дальше будут пялиться на меня, я обращусь в едкий сизый дым. Может быть, я исчезну без следа.
— Анна, почему ты думаешь, что Кейт хотела умереть? — тихо спрашивает Кэмпбелл.
— Она сказала, что готова.
Он подходит и становится прямо передо мной:
— Ты думаешь, именно по этой причине она просила тебя помочь ей?
Я медленно поднимаю взгляд и разворачиваю подарок, который Кэмпбелл только что преподнес мне. А если Кейт хотела умереть, чтобы я могла жить? Вдруг после всех этих лет борьбы за ее спасение она пыталась спасти меня?
— Ты говорила Кейт, что собираешься отказаться быть ее донором?
— Да, — шепотом отвечаю я.
— Когда?
— Вечером перед тем, как наняла вас.
— Анна, что сказала Кейт?
До сих пор я об этом не задумывалась, но Кэмпбелл подхлестнул мою память. Сестра притихла, я даже удивилась: неужели она заснула? А потом повернулась ко мне, и в ее глазах отражался весь мир, а на губах дрожала улыбка, похожая на линию разлома в скале.
Я смотрю на Кэмпбелла:
— Она сказала спасибо.
Это идея судьи Десальво — поехать в больницу, чтобы он мог поговорить с Кейт. Когда мы все приезжаем, Кейт сидит в постели и отсутствующим взглядом смотрит на экран телевизора, а Джесс пультом переключает каналы. Она в сознании, но страшно исхудала, кожа отливает желтизной.
— Из Пугала вышибут всю начинку, — говорит Кейт. — Чинна из Фонда дикой природы или Охотник за крокодилами?
— Охотник — крутой чувак! — фыркает Джесс. — Все знают, что Фонд дикой природы — это лажа. — Он смотрит на нее. — Ганди или Мартин Лютер Кинг Младший?
— Они не подписали бы отказ [39].
— Мы говорим о «Боксе знаменитостей» на канале «Фокс», — продолжает Джесс. — С чего ты взяла, что там с этим заморачиваются?
Кейт усмехается:
— Один из них сел бы на ринге, а другой отказался бы вставлять в рот защиту для зубов. — (В этот момент я вхожу в комнату.) — Привет, мам. Кто из знаменитостей, по-твоему, выиграл бы гипотетический боксерский поединок — Марсия или Ян Брейди? [40]
Тут она замечает, что я не одна. Пока вся толпа посетителей медленно втекает в палату, ее глаза расширяются, и она подтягивает на себе одеяло. В упор смотрит на Анну, но та отказывается встречаться взглядом с сестрой.
