Я снова смотрю на отца, и он может видеть шок, все еще отпечатанный на моем лице. Он действительно улыбается:
- Она особенная, да?
Я улыбаюсь в ответ, потому что, как ты это сделала, Оберн?
В отцовские глаза вернулся свет. Свет, который я не видел со дня аварии. Не знаю, как, но понимаю, что она причастна к этому. Она сама, словно свет, невольно освещает самые темные уголки человеческой души.
У меня много вопросов, но я приберегаю их до выхода на улицу.
- Как? - вырывается у меня, прежде чем за нами закрывается дверь. - Где она? Почему он отказывается от обвинений?
Мой отец снова улыбается, а ведь я раньше даже не осознавал, насколько скучал по этому. Я скучал по его улыбке так же сильно, как скучаю по матери.
Он ловит такси, появившееся из-за угла. Машина останавливается, он открывает дверь и говорит таксисту ее адрес. Затем, отступает на шаг назад.
- Думаю, ты должен задать эти вопросы Оберн.
Я с осторожностью смотрю на него, обдумывая, то ли сесть в машину и направиться к Оберн, то ли проверить отца на наличие лихорадки. Он притягивает меня в объятия, не желая из них выпускать.
- Прости меня, Оуэн, мне так жаль. За многое, - произносит он.
Его хватка вокруг меня усиливается, и я могу почувствовать силу его извинений в объятиях. Он отодвигается и треплет мне волосы, будто я все еще ребенок.
Словно я его сын.
Словно он мой папа.
- Мы не увидимся в течение нескольких месяцев, - сообщает он. - Я собираюсь уехать на некоторое время.
Я слышу в его голосе то, что никогда до этого не слышал.
Силу.
Если бы я рисовал его прямо сейчас, то картина была бы точно такого же зеленого оттенка, как глаза Оберн.
Он делает несколько шагов назад и взглядом показывает мне сесть в такси. Я смотрю на него из окна и улыбаюсь.
У Каллахана Джентри и его сына все будет хорошо.
Прощаться с ним было почти так же трудно, как пережить этот момент - стоять перед дверью ее квартиры, готовясь сказать ей «привет».
Поднимаю руку и стучу в дверь.
Слышны шаги.
Я выдыхаю, успокаивая дыхание, и жду, когда откроют дверь. Эти две минуты протекают, словно две целые жизни. Вытираю ладони об джинсы.
Дверь, наконец, открывается, мой взгляд падает на человека, стоящего передо мной.
Он - последний человек, которого я ожидал здесь увидеть. Смотреть на него в дверях квартиры Оберн, улыбающегося мне, безусловно, тот момент, который я когда-нибудь напишу.
Я не знаю, как ты сделала это, Оберн.
- Эй! - приветствует меня ЭйДжей, широко улыбаясь. - Я тебя помню.
Я улыбаюсь в ответ.
- Привет, ЭйДжей, - здороваюсь я. - Твоя мама дома?
ЭйДжей смотрит назад через плечо и открывает дверь шире. Прежде чем пригласить меня, он пальцами просит нагнуться. Я повинуюсь, он усмехается и шепчет:
- У меня сейчас большие мышцы. Я никому не рассказал о нашей палатке, - он складывает руки у рта. - И она все еще здесь.
Я смеюсь. При звуке ее приближающихся шагов, он оборачивается.
- Милый, никогда не открывай входную дверь без меня, - слышно, как она говорит ему.
Малыш раскрывает дверь шире, и наши глаза с Оберн встречаются.
Ее шаги немедленно прекращаются.
Не думал, что увидеть ее мне будет настолько тяжело.
Болит каждая моя часть.
Мои руки болят, желая поскорее обнять ее.
Мои губы болят, желая коснуться ее.
Мое сердце болит, желая любить ее.
- ЭйДжей, иди в спальню и покорми свою новую рыбку.
Ее голос тверд и непоколебим. Она до сих пор ни разу не улыбнулась.
- Я уже покормил ее, - отвечает ей ЭйДжей.
Ее глаза отпускают мои, переводя взгляд на него.
- Ты ведь можешь дать ему двойную порцию корма, в качестве закуски, верно?
Она указывает в направлении спальни. Вероятно, он знает этот взгляд, раз немедленно направляется в сторону комнаты.
Как только ЭйДжей исчезает, я быстро отступаю назад, потому что она бежит прямо на меня. Оберн так сильно и быстро запрыгивает мне на руки, что я вынужден пройти еще несколько шагов назад и врезаться в стену позади меня, чтобы мы не упали.
Ее руки обхватывают мою шею, и она целует меня, целует, целует так, как меня никогда не целовали раньше. Я чувствую на вкус ее слезы и смех, и это невероятное сочетание.
Не знаю, как долго мы стоим в коридоре, целуясь, потому что время с ней пролетает мгновенно.
В конце концов, ее ноги опускаются на пол, руки хватают меня за талию, а лицо прижимается к моей груди. Я кладу ей руку на затылок, прижимая к себе, словно планирую так провести с ней остаток нашей жизни.
Она плачет, и не потому что ей грустно, а потому что не может выразить то, что чувствует.
Она знает, что нет таких слов, которые будут достаточно хороши для этого момента.
Мы оба молчим, ибо я тоже не могу найти подходящих слов.
Я прижимаюсь щекой к ее макушке и осматриваю квартиру. Смотрю на картину на стене гостиной. Улыбаюсь, вспоминая ту ночь, когда впервые пришел в эту квартиру и увидел ее. Я знал, у нее где-то должна быть эта картина, но увидеть, что она висит в ее гостиной - воистину невероятное чувство.
Это было нереально.
Я хотел рассказать ей об этом с самого начала. Хотел рассказать о ее связи с этой картиной. Хотел рассказать о нашей с ней связи.
Но я этого не сделал, и никогда не сделаю, потому что это не мое признание.
Я не могу с ним делиться.
Это признание принадлежит Адаму.
Пять лет назад
Оуэн
Я сижу на полу в коридоре, рядом с больничной палатой моего отца.
Вижу, как она выходит из соседней палаты.
- Ты просто выбрасываешь их? - спрашивает она в недоумении.
Ее слова адресованы женщине, за которой она следует по коридору. Я знаю, что женщину зовут Лидия, но до сих пор не знаю имени девушки. И не потому, что не пытался узнать.
Лидия оборачивается, в руках она держит коробку. Она смотрит на ее содержимое, затем снова на девушку.
- Он не рисовал уже несколько недель. Они не нужны ему больше, они просто занимают место.
Лидия отворачивается и ставит коробку на стол медсестер.
- Вы бы могли найти, куда их можно выбросить? - спрашивает она дежурную медсестру.
Прежде чем медсестра соглашается, Лидия уже идет обратно в палату и возвращается через несколько секунд с несколькими пустыми полотнами. Она устанавливает их на стол рядом с коробкой, в которой, как я теперь понимаю, находятся принадлежности для рисования.
Девушка стоит и смотрит на коробку, даже после того, как Лидия возвращается в больничную палату. Она выглядит расстроенной. Словно прощаться с вещами так же трудно, как прощаться с ним.
Я наблюдаю за ней в течение нескольких минут, в то время, как ее эмоции начинают просачиваться в виде слез. Она вытирает их и смотрит на медсестру.
- Не могли бы вы не выбрасывать их? Могли бы вы просто… отдать их кому-нибудь?
Медсестра слышит печаль в ее словах. Она тепло улыбается и кивает. Девушка кивает в ответ, а затем поворачивается и медленно направляется в больничную палату.
Я не знаю ее, но у меня, скорее всего, тоже была бы такая же реакция, если бы кто-то захотел выбросить вещи моего отца.
Я никогда не пытался прежде рисовать картины.
Нет, все же иногда бывало.
Неожиданно для себя обнаруживаю, что встаю и направляюсь к сестринскому посту. Смотрю на коробку, полную всевозможных красок и кистей.
- Можно мне…?
Предложение не успевает покинуть моего рта, как медсестра подталкивает мне коробку.
- Да пожалуйста, - разрешает она. - Возьми. Я не знаю, что с этим делать.
Хватаю принадлежности и ухожу в палату отца. Складываю их в единственный доступный уголок пространства. Остальная часть его больничной палаты полна цветов и растений, которые несут сюда все последние несколько недель. Мне, вероятно, следует что-то с ними сделать, но я все еще надеюсь, что он в скором времени проснется и увидит их все.
Пристроив инструменты для рисования, иду к стулу, стоящему рядом с кроватью отца и сажусь.
Смотрю на него.
Смотрю на него в течение нескольких часов, пока мне не становится настолько скучно, что я встаю, пытаясь найти что-нибудь еще, на что можно посмотреть.
Иногда я разглядываю чистый холст на столе. Даже не знаю с чего начать, поэтому провожу весь следующий день, разделяя свое внимание между отцом и холстом.
Иногда прогуливаюсь по больнице.
Не знаю, сколько еще таких дней я смогу вытерпеть. Мне кажется я просто не могу как следует переживать свое горе, если он не разделит его со мной.
Я ненавижу, что как только он проснется (если он проснется), мне с ним, более чем вероятно, придется пройти каждую деталь той ночи.
