на амаринья говорят двадцать миллионов эфиопов, Ракель удержалась. Вместо этого она произнесла:
– Возможно, всё это выдумано.
– Но зачем кому-то такое выдумывать? Для просто выдумки это очень странно.
– Что ты имеешь виду?
– Это же чистый рандом. Зачем заставлять придуманную героиню говорить на амаринья?
– Возможно, чтобы дать понять, как много важных вещей о ней знает рассказчик.
– Но почему именно амаринья? Почему не что-нибудь другое? О’кей, наверняка найдётся пара тысяч белых людей, говорящих на амаринья, миссионеры там или ещё кто-то. Но сколько из них при этом бегают марафон и учат греческий? Это настолько надуманно, что должно быть правдой. – Он провёл пальцем по корешку книги.
– Она есть на английском?
– Только на немецком.
– Жаль. Я бы хотел прочесть.
– Я кое-что уже перевела, могу тебе прислать.
– На шведский? Вау!
– Это ирония?
– Нет!
Ракель ожидала возражений и готовилась убеждать, а когда этого не потребовалось, посчитала, что Элис слишком легко поверил ей на слово.
– Конечно, это очень маловероятно, – произнесла она строгим голосом, – и я могла всё это вообразить.
– Но зачем тебе это делать?
Ответ сорвался с языка сам:
– Потому что мне её не хватает.
– Она же ушла. – Элис раздавил сигарету о гранитную ступень. – И вряд ли ей не хватает нас. Иначе она бы вернулась.
И хотя сама Ракель ничего об этом не помнила, но рассказ об исчезновении Сесилии был так прочно пропечатан в сознании всех причастных, что автоматически использовался как улика. Однажды субботним утром в апреле, когда семейство Берг проснулось, Сесилии на месте не оказалось. Всего несколько недель назад она защитила серьёзную научную диссертацию, и предполагалось, что осенью она начнёт преподавать на кафедре. Она оставила письмо Мартину, в котором сообщала, что уходит. Полиция не стала заниматься расследованием, потому что состав преступления отсутствовал. Все верили, что рано или поздно она вернётся, но этого так и не произошло. Сесилия Берг, тридцати трёх лет, мать двоих детей и многообещающий учёный ушла в подполье.
– А я её фактически не помню, – сказал Элис. – Помню только садик и прочее. Помню день рождения в пять лет. Мы с тобой и папой пошли в кино, а потом ели гамбургеры. Помню, как мы жили в этом доме с Густавом, папа всё время был весёлым. Мы ходили в школу плавания, и я боялся медуз, а Густав стоял на скале и кричал, если их видел. У меня очень много детских воспоминаний с Густавом, но ни одного – с ней.
Впервые за как минимум последние лет пять Ракель услышала от Элиса так много слов.
– Вообще ни одного?
– Иногда мне кажется, что я что-то помню, но это скорее фотографии и то, что рассказывали другие. Мне же было всего три. Можно ли вообще что-то помнить с трёхлетнего возраста? Или это типа вытесненная травма?
– Да ну…
– Возможно, если меня отволокут на детскую площадку в Зенитпаркен и накачают бензо [137], что-нибудь и прояснится…
Ракель не сразу поняла, о чём он, а сообразив, не могла не рассмеяться.
– Ладно, – произнёс в конце концов Элис, – не так уж это и смешно. И что мы теперь будет делать?
– Мы ничего не скажем папе.
– Похоже, да, говорить ему не стоит. Он же из-за всего начинает беспокоиться. – Элис с удивительной точностью изобразил отца:
– Элис, в воскресенье у тебя урок по вождению. Элис, ты же не начал курить? Элис, у тебя сегодня французский? – Он вытащил из пачки сигарету, не докурив предыдущую. – Не будет знать, не будет мучиться.
– Я пока толком не знаю, как нам поступить, – произнесла Ракель. – Но я что-нибудь придумаю.
Брат кивнул, явно довольный услышанным. Она решит, как им поступить; как бы то ни было, она старшая. Поскольку он всегда был младшим, ей приходилось быть старшей. Извечная проблема детей одной семьи.
Ракель казалось, что после такого обескураживающего открытия ему захочется побыть одному – медленно дойти по безлюдным улицам к смотровой площадке, обозревать оттуда город и думать о жизни, – но Элис отправился в кафе к друзьям.
– Ладно, до связи, – сказал он быстро и скрылся в конце улицы.
* * *
Возвращаться домой ещё рано, а от одной мысли провести вечер с папой, который будет ныть о рецензии, у Ракели сразу разболелась голова. К тому же наверняка придётся в очередной раз выслушать его рассказ о превратностях работы над биографией Уильяма Уоллеса. Уверенно управляя издательством, Мартин оказался на удивление непредприимчив с собственной рукописью. За чужие книги он брался рьяно и вёл их от идеи до воплощения, сомневался редко, а если возникала проблема, быстро определял её суть, поручал кому-либо решение и на момент выхода одной книги уже занимался следующей. Но как автору ему, видимо, больше всего нравились воздушные за́мки и горы заметок – когда всё возможно и перед тобой простирается залитая солнцем трасса, когда уже вибрируют первые аккорды Спрингстина, а будущее ещё впереди.
Ракель поплелась к кинотеатру «Хагабион», где, судя по атаке взволнованных эсэмэс, сидела Ловиса, «в полном одиночестве и всеми покинутая». В то, что Ловиса может оставаться без компании дольше пяти минут, верилось слабо, но Ракель не виделась с ней около месяца и не отвечала на звонки, так что бокал пива станет актом соблюдения приличий. Она могла бы рассказать о Сесилии, а могла всё утаить. Поразмыслив, Ракель решила пока молчать, хоть и не смогла сформулировать никакой внятной причины почему; исключением был только Элис, который имел право на эту тайну по факту рождения.
Ловиса действительно сидела одна за шатким столиком у изгороди из хмеля. Лицо обращено к солнцу, на носу огромные очки, в руках запотевший бокал пива. Уличный столик для двоих-троих, явно непредназначенный для весёлой орды друзей разной степени близости. Походка Ракель сразу стала более лёгкой.
– У тебя такой вид, как будто перед тобой привидение! – воскликнула Ловиса. – Это из-за моих волос, да? Они кажутся странными, да? – Ловиса снова осветлила корни, и волосы стали белыми и ломкими, как сахарная вата.
– На восемьдесят процентов Дебби Харри, на двадцать – Мэрилин Монро в депресняке, – ответила Ракель.
– Отлично. Какое облегчение. А тебе надо срочно выпить, это было видно издалека. Иди возьми себе что-нибудь.
Единственным, что царапало мозг Ракели, был оставленный без ответа вопрос Элиса – что им, собственно, делать дальше? Но мысли гасились шумом, скоплением людей, алкоголем и, прежде всего, головоломными проблемами Ловисы. Пришли окончательные результаты экзамена, и она действительно получила 2.0. Это достижение подтверждало хороший эффект дружеского риталина, принятого перед экзаменом, что, в свою очередь, заставляло
