Ловису задуматься, не следует ли ей пройти обследование на предмет СДВГ.
– В риталине содержится амфетамин, – сказала Ракель, – и ты, понятное дело, собралась и хорошо себя чувствовала.
– Но как понять, почему я хорошо себя чувствовала – потому что у меня СДВГ или потому что там амфетамин?
Ответить на это Ракель не могла, и Ловиса погрузилась в воспоминания о своих прежних опытах с амфетамином.
– Помнишь, когда мы были в «Бергхайне» [138]? Ты тогда ещё была в таком ауте, что мне пришлось поднимать тебя с дивана и практически волоком тащить за собой. Ты вообще тогда выглядела как лесбиянка в печали, кстати, может, нас только поэтому и впустили? Во всяком случае, моё обаяние и энтузиазм на них никак не подействовали. Ты же это помнишь? А я ещё хотела проверить, вправду ли там все писают в душевых кабинках? Во всяком случае, тогда… алло, что это с тобой? – Она пощёлкала пальцами прямо у Ракели перед носом. – Ты спишь, что ли? Ты же меня не слушаешь!
– Ты была в «Бергхайне» под кайфом? – спросила Ракель, чтобы показать, что всё слышала.
– Во всяком случае, тот тип сказал, что это дурь. Но откуда мне знать? Я же была просто туристом. Так или иначе…
На самом деле Ракель думала о том, что у Сесилии вообще не было подруг. Быть может, только Фредерика, но их дружба выражалась по большей части в том, что они посылали друг другу малоизвестные книги с убористо написанными посвящениями на форзаце. Но никого вроде Ловисы в жизни матери не было. Её окружали мрачные серьёзные люди вроде Густава или Макса Шрайбера – сплошной рой спин в пиджаках вокруг светлого образа Сесилии – плюс немецкая грамматика и отношение Ницше к искусству. А Ловиса была рядом, когда у Ракели в первый раз начались месячные, в восьмом классе они вместе выпили украденную банку дешёвого пива, Ловиса свела её с парнем из Шиллерской, с которым Ракель потеряла невинность, Ловиса участвовала во всех прочих инициациях молодости. Роман Филипа Франке стал первым важным событием, из которого Ловиса была исключена. В последнее время пузыри с её остающимися без ответа эсэмэс выстраивались в длинный ряд, но она всё равно писала снова и снова, и если бы Ракель не подавала признаков жизни слишком долго, Ловиса наверняка появилась бы у неё на пороге – скрестив на груди руки, топнула бы ногой и прищурила глаза.
Ловиса сняла солнцезащитные очки и, уставившись в какую-то точку за спиной Ракели, прошипела:
– Не поворачивайся.
Ракель оглянулась и впервые за два года увидела Александра.
Он стоял у барной стойки и ждал пиво. Рефлекторно отреагировав на таранящий его взгляд, он их немедленно обнаружил, но агрессию Ловисы, увы, не уловил, а помахал рукой, явно обрадовавшись, и направился к ним, издалека громко окликнув по именам:
– Сколько лет, сколько зим!
Далее последовали неловкие объятия. Ракель заметила, что у него новый рюкзак, но старый пуловер. Она спросила, когда он вернулся, и Александр кратко отчитался о том, чем занимался в последние месяцы. Сдал экзамены, подрабатывал, снял жилье на Хисингене, но скоро собирается переезжать в квартиру сестры на Хёгсбу. Они проговорили достаточно долго, и из вежливости уже следовало предложить ему сесть, но никто из них этого не сделал, и, махнув кому-то рукой, он сказал, что пришёл встретиться с друзьями, но был рад повидаться, и вообще, почему бы им как-нибудь не выпить вместе? Конечно, согласилась Ракель, и он открыл контакты, чтобы проверить, остался ли у него её номер. Мобильный тоже новый – блестящий айфон, а не видавшая виды «Нокиа», будившая её короткими сигналами посреди ночи, – но её номер, как оказалось, сохранился.
– Отлично, супер, ну, ладно, тогда до связи! – проговорил он и, не торопясь, удалился.
В его поведении не было ни намёка на обстоятельства их расставания, на то, как в один прекрасный день Ракель просто собрала все свои вещи и съехала из квартиры в Крузберге, оставив на кухонном столе в качестве единственного сообщения квартплату за следующий месяц, предварительно сняв из банкомата наличные.
– Вот так, значит, – произнесла Ракель и выпила.
Вечернее солнце подсвечивало ветки хмеля, кожа Ловисы была бледной, как выросший в погребе цветок. Окружающий мир снова покатился дальше вперёд, но она заметила, что что-то изменилось.
Нынешняя жизнь Александра вызывала у неё рассеянный интерес, но ей не особо хотелось с ним общаться.
– Итак, Мэрилин, – сказала она, – помимо того случая в Берлине, когда ты была под кайфом, имеется ли у тебя какой-либо другой опыт употребления препаратов, стимулирующих центральную нервную систему?
Густав так и не ответил ни на звонок, ни на письмо, и, когда до юбилея оставалось две недели, Мартин отправил короткий мейл Долорес – из всех стокгольмских друзей Густава только её Мартин знал более или менее близко и всегда подозревал, что имя у неё ненастоящее. Ответ пришёл через несколько часов.
Привет, Мартин! Рада весточке. Здесь всё хорошо. От Густава действительно в последнее время ничего не слышала, но знаю, что в апреле он ездил в Лондон. Напомню ему, когда буду разговаривать с ним в следующий раз!
Обнимаю!
Долорес
Долорес, видимо, тоже ждала звонка или хотя бы открытку с гномическим посланием и поддерживала надежду обилием восклицательных знаков. Сколько их, объединённых ожиданием известий от Густава? По залам Художественного музея наверняка в нервном неведении бродит куратор, гадая, соблаговолит ли главный объект внимания явиться на открытие или нет.
Мартин вспомнил последнюю встречу с Густавом. Это было прошлой зимой. Вечные тёмно-синие сумерки, люди идут вперёд, сопротивляясь завывающему ледяному ветру. Снежинки, клубящиеся вокруг фонарей, Стрёммен, или как там называется этот водоём, блестит, точно оникс.
Густав ждал его на перроне, опёршись о колонну и держа в руках сигарету. Глубокие морщины на лбу, небритые впалые щёки, под глазами фиолетовые тени. Крысиного цвета волосы, разбавленные сединой, казались светлее и висели печальными прядями. На затылке невидимая для самого Густава плешь. Он немного поправился, но все жировые отложения сосредоточились в районе живота. И если физиономия говорила о решительном наступлении среднего возраста, одежда свидетельствовала об обратном. Судя по вроде бы новым и хорошо сидящим чёрным джинсам, ему попался на редкость толковый продавец; и незастёгнутая, несмотря на холод, старая армейская куртка поверх футболки.
Густав не заметил, как Мартин подошёл, но вспыхнул ослепительной улыбкой, когда Мартин окликнул его по имени. Они обнялись.
– Очень по-деловому выглядишь.
– Стараюсь.
Мартин заметил, что его акцент звучит
