А он беззаботно шагал рядом, вот он принялся насвистывать песенку. Он шел пешком, я ехал на лошади! У меня закружилась голова; искушение было слишком велико. Я неожиданно дернул за повод, пришпорил коня и пустил его галопом по проселочной дороге. Но я не увез тени, при повороте на проселок она соскользнула с лошади и стала дожидаться своего законного хозяина. Пристыженный повернул я обратно; человек в сером фраке, спокойно просвистав свою песенку, высмеял меня, снова посадил мою тень на место и назидательно заметил, что она только тогда накрепко ко мне прилипнет и уже не отстанет, когда снова перейдет в мое законное владение.
— Я крепко держу вас за вашу тень, — закончил он. — И вам от меня не уйти! Такому богачу, как вы, тень необходима, ничего тут не поделаешь. За одно только вас следует пожурить — за то, что вы не сообразили этого раньше.
Я продолжал свой путь по большой дороге. И комфорт и даже роскошь снова были к моим услугам; я мог свободно и легко передвигаться, ибо у меня была тень, правда, данная во временное пользование, и повсюду я встречал уважение, которое внушает всем богатство, но в душе у меня была смерть. Мой удивительный спутник, выдававший себя за скромного слугу самого богатого человека на свете, был очень услужлив, бесконечно умен и ловок — можно сказать, квинтэссенция камердинера богатого человека, но он ни на шаг не отходил от меня и все время убеждал, непрестанно высказывая твердую уверенность, что я, наконец, соглашусь на выкуп тени, хотя бы только ради того, чтобы развязаться с ним. Мне он был столь же неприятен, сколь и ненавистен. Он внушал мне страх. Я попал к нему в кабалу: теперь, вернув меня к наслаждениям жизни, от которых я бежал, он крепко взял меня в руки. Мне приходилось терпеть его болтовню, и я даже чувствовал, что он как будто прав. Богатому человеку без тени никак нельзя, и коль скоро я хочу сохранить свое положение, которым с его легкой руки я опять начал пользоваться, для меня возможен лишь этот выход. Одно только я твердо решил: после того как я пожертвовал своей любовью, после того как жизнь для меня померкла, я не хотел продавать свою душу этой погани, даже за все тени на свете. Я не знал, чем все это кончится. Однажды мы сидели у входа в пещеру, которую обычно осматривают все иностранцы, путешествующие в здешних горах. Туда с бесконечной глубины доносится гул подземных потоков, и шум от брошенного вниз камня замирает раньше, чем камень достигнет дна. С богатой фантазией человек в сером рисовал, как уже не раз прежде, в самых блестящих красках и ярком свете тщательно обдуманные картины того, чего я могу достигнуть при помощи моего кошелька разумеется, если опять буду распоряжаться собственной тенью. Опершись локтями о колени и закрыв лицо руками, я слушал лукавого, и сердце мое разрывалось между соблазном и твердой волей. Пребывать дольше в таком раздвоенном настроении я был не в силах и решил дать окончательный бой.
— Вы, сударь, как будто запамятовали, что я вам, правда, разрешил сопровождать меня на определенных условиях, но сохранил за собой полную свободу действия.
— Если прикажете, я сейчас же заберу свое имущество.
Он часто прибегал к такой угрозе. Я не произнес ни слова; он тут же принялся скатывать мою тень. Я побледнел, но молчал и не препятствовал его занятию. Последовала длительная пауза.
Он заговорил первый:
— Вы меня не выносите, сударь, ненавидите, я знаю; но за что вы меня ненавидите? Уж не за то ли, что напали на меня среди бела дня и хотели силой отнять гнездо? Или за то, что пытались воровским способом похитить мое добро — тень, ибо считали, что я доверил ее вашей честности? Что касается меня, я вас за это не ненавижу; я нахожу вполне естественным, что вы стараетесь воспользоваться всеми своими преимуществами, хитростью и силой. Против вашего пристрастия к самым строгим правилам и неподкупной честности я тоже ничего не имею. Я, правда, не столь принципиален: я просто действую так, как вы думаете. Разве был такой случай, чтоб я брал вас за горло, желая прикарманить вашу дражайшую тень, которую мне так хотелось заполучить? Или, может быть, я подослал к вам моего слугу за вымененным вами у меня кошельком? Или попробовал с ним удрать?
Мне нечего было возразить. Он продолжал:
— Будь по-вашему, сударь, будь по-вашему! Вы меня терпеть не можете; я понимаю и не сержусь на вас. Нам надо расстаться. Это ясно, и вы тоже уже порядком мне надоели. Итак, чтобы окончательно избавиться от моего стесняющего вас присутствия, еще раз советую вам: выкупите у меня сей предмет!
Я протянул кошелек:
— Вот этой ценой!
— Нет!
Я тяжело вздохнул и сказал:
— Ну что ж! Я настаиваю на своем, сударь, расстанемся; не становитесь мне поперек дороги, надеюсь, что на земле хватит места нам обоим.
Он усмехнулся и ответил:
— Я ухожу, сударь! Но предварительно я научу вас, как мне позвонить, ежели вам когда придет охота повидать вашего покорнейшего слугу: встряхните кошельком — и все, чтобы звякнули неразменные червонцы. Ha этот звук я явлюсь моментально. Здесь, на земле, каждый заботится о своей выгоде, я, как вы видите, забочусь также и о вашей, ведь я несомненно даю вам в руки новую власть! Ох, какой это кошелек? Даже если бы вашу тень, уже съела моль, при помощи кошелька вы крепко связаны со мной. Словом, вы держите меня за мое золою. Даже издали вы можете распоряжаться вашим слугой. Вы знаете, что я могу оказывать большие услуги моим друзьям и что с богатыми у меня особенно хорошие отношения; вы сами это видели, но вашу тень, сударь, — запомните это раз навсегда! — вы можете получить обратно только при одном-единственном условии!
Перед моими умственными очами возникли образы прошлого. Я быстро спросил:
— Господин Джон дал вам расписку?
— С ним мы такие друзья, что этого не потребовалось.
— Где он? Ради бога, мне надо знать!
Он нерешительно сунул руку в карман и вытащил за волосы Томаса Джона, побледневшего, осунувшегося, с синими, как у покойника, губами, шептавшего: "Justo judicio dei judiсatus sum; justo judicio dei condemnatus sum"[19]. Я ужаснулся и, быстро швырнув звенящий кошелек в пропасть, обратился к моему спутнику с последним словом:
— Заклинаю тебя именем господа бога, сгинь, злой дух, и никогда больше не появляйся мне на глаза!
Он мрачно поднялся с места и сейчас же исчез за скалами, окаймлявшими заросшую густым кустарником местность.
Я остался без тени и без денег, но с души у меня свалилось тяжелое бремя, я был весел. Если бы я не потерял также и любовь или если бы не чувствовал, что потерял ее по собственной вине, я думаю, я мог бы даже быть счастлив. Но я не знал, что мне делать. Я обшарил все карманы и нашел несколько золотых; пересчитал их и рассмеялся. Внизу, в гостинице, я оставил лошадей; вернуться туда я стеснялся, во всяком случае надо было подождать, пока зайдет, солнце; оно стояло еще высоко в небе. Я лег в тень ближайших деревьев и заснул спокойным сном.
В радужном сновидении сплетались в воздушные хороводы приятные моему сердцу образы. Вот пронеслась, ласково улыбаясь, Минна в венке на голове. Вот честный Бендель, тоже увенчанный цветами, радостно поклонился мне и исчез. Я видел еще многих друзей, толпившихся в отдалении, и, помнится, тебя тоже, Шамиссо. Все было залито светом, но ни у кого не было тени, и как ни странно, это выглядело совсем не плохо — цветы, песни, любовь и веселье под сенью пальмовых рощ. Я не мог удержать эти колеблющиеся, быстро уплывающие милые образы, не мог точно определить, кто они, но я знаю, что сон был мне приятен, и я боялся пробуждения; я уже бодрствовал, но не открывал глаз, стараясь подольше удержать в душе исчезающие видения.
Наконец я открыл глаза. Солнце еще стояло на небе, но на востоке: я проспал ночь. Я воспринял это как указание, что мне не следует возвращаться в гостиницу. С легким сердцем отказался я от тех моих пожитков, что там оставались, и решил, отдавшись на волю судьбы, пешком отправиться по проселочной дороге, вившейся у подножия поросших лесом гор. Я не оглядывался на то, что оставлял позади, и не думал также обращаться к богатому теперь Бенделю, хотя, конечно, мог это сделать. Я представил себя в той роли, которую мне теперь придется играть: одет я был более чем скромно. На мне была старая черная венгерка, которую я носил еще в Берлине и которая, сам не знаю как, снова попалась мне под руки как раз во время данного путешествия. На голове была дорожная шапка, на ногах старые сапоги. Я встал, не сходя с места срезал на память суковатую палку и тут же отправился в путь.
В лесу мне повстречался старик, который ласково со мной поздоровался и вступил в разговор. Как любознательный путник, я расспросил прежде всего про дорогу, затем про здешние места и жителей, про богатства здешних гор и еще кое о чем в том же роде. Он разумно и словоохотливо отвечал на мои расспросы. Вместе мы дошли до русла горного потока, который опустошил целую полосу леса. Я внутренне содрогнулся, когда передо мной открылось ярко освещенное солнцем пространство. Я пропустил крестьянина вперед. Но он остановился на самой середине этого опасного места и обернулся, чтоб рассказать мне, как случилось такое опустошение. Он тут же заметил, чего мне недостает, и сразу осекся:
