— Так не будем отключать ток!
Опять телефон. Ган что-то долго и мягко объяснял незримому собеседнику, который, судя по звуку голоса, был раздражен. Кончил каким-то умиротворяющим обещанием.
— А как вам понравились люди? — спросил он, положив трубку. — Ваши будущие коллеги? По-моему, они прекрасны. Каждый в отдельности и все вместе.
— Я их не понял. Если можно, расскажите мне о них. Объясните.
— Задача не из легких. Можете ли вы объяснить самого себя? «Познать самого себя» — эталон мудрости. Что ж, давайте попробуем. Номер один: Магда. Душа и глава группы. Существо, безусловно, незаурядное. Талантлива, умна. Честна и правдива до крайности. Того же требует от людей, иной раз к их неудовольствию.
— Не добра.
— Добра, но по-своему. Деловую помощь всегда окажет. Обращайтесь без стеснения, если надо. В общении нелегка, но надежна. Обещает — не обманет. Прекрасный работник. Может, когда нужно, сидеть дни и ночи, не считаясь со временем.
— А семья?
— Семьи как таковой нет. С мужем разошлась, никогда об этом не говорит, но, по слухам, это был негодяй первостатейный. Есть дочка лет десяти-двенадцати, за ней, кажется, бабушка смотрит. Магда о себе почти не рассказывает. Деловита, собранна, вся в работе.
— Женщина эпохи НТР?
— Если хотите, да. Женственность в ней есть, но она глубоко запрятана, утаена. Только иногда пробьется во взгляде, в бронзовом блеске волос...
— Борис Михайлович, да вы о ней говорите как влюбленный.
— Я в нее не влюблен, это было бы противоестественно. Но понимаю, что в такую женщину можно влюбиться. Вы не находите?
— Пока нет. Давайте дальше.
— Номер второй: Феликс Толбин. Человек тоже по-своему незаурядный. Умен, способен, точен, трудолюбив, прекрасная память. Был в аспирантуре у Фабрицкого. Написал диссертацию — не блестящую, но вполне кондиционную. Очень много в нее вложил. Когда закончил, оказалось, что точно такую тему уже разработал кто-то другой. Причем получил более общие результаты, из которых толбинские вытекают как частный случай. Что ж, бывает. Досадно? Конечно. Годы работы пошли прахом. Толбин перенес это очень болезненно, но держится молодцом. К его чести надо сказать, что эта история никак не отразилась на его отношениях с Фабрицким. Они лучшие друзья.
— Как же будет с его диссертацией?
— Напишет новую. Думаю, Магда ему поможет.
— Такие формы товарищеской взаимопомощи у вас приняты?
— И даже очень. Мы непрерывно помогаем друг другу.
Опять телефон. Ган взял трубку и без раздражения сказал: «Вы не туда попали».
— На ком мы остановились? На Толбине. Думаю, с ним будет все благополучно. Номер третий: Малых. Кстати, он требует, чтобы его фамилию склоняли: Малых, Малыха, Малыху и так далее. Как вы видели, не терпит своего имени «Руслан». А жаль, хорошее имя. Знаете, говорят, люди делятся на кошек и собак. Малых — типичная собака. Пылок, привязчив. Обожает своего научного руководителя, Игоря Константиновича Полынина. Теперь готов обожать вас.
— Это-то меня и смущает.
— Потерпите. Еще что? Женат, двое детей, мальчики-близнецы, точные копии его и друг друга. Разумеется, обожает жену и детей.
— Хороший специалист?
— Безусловно. Фабрицкий вообще плохих не берет.
— Я буду первым исключением?
— Уверен, что нет. Есть вопросы по Малыху?
— Пожалуй, нет. Остался тот, постарше, в очках.
— Полынин? А вот это загадка. Рассказать о нем, что знаю, берусь. Объяснить не могу. Вещь в себе. Человек, несомненно, блестящий, широко образованный...
— Болтливый.
— Есть отчасти. Любит держать трибуну. Но не зря: часто высказывает дельные мысли. Знает массу языков, не только читает и пишет на них, но и разговаривает. Включая самые экзотические: японский, венгерский. В пункте анкеты «какими языками владеете?» написал «разными». Солидное научное имя не только у нас, но и за рубежом. Все это на поверхности, остальное под замком. Никого близко не допускает. Кстати, к вопросу о собаках и кошках. Полынин — кошка в химически чистом виде. Кошка, которая гуляет сама по себе. Что еще? Да, не женат. И, сколько мне известно, никогда не был. Старый холостяк, в наше время уникум.
— Мне этот уникум не понравился.
— И зря. Интереснейшая личность.
— Возможно, во мне говорит зависть. Может быть, если бы...
— Понимаю. Но не спешите зачислять себя в неудачники. Самая плохая позиция.
— Не буду спешить. Видите, какой я послушный.
— Тогда разорвите заявление и бросьте в корзину.
Нешатов, колеблясь, послушался.
— Так-то лучше, — одобрил Ган. — Ну как, стала душа бессмертнее?
— Самую чуточку.
— Приходите каждый раз, когда усомнитесь в ее бессмертии.
— Хорошо. Поскольку я остаюсь, скажите, чем мне заняться?
— Возьмите у Лоры отчеты за последние годы, почитайте, разберитесь. Присмотритесь к тематике отдела. Мы вас торопить не будем.
Нешатов вышел. Ган вынул платок, отер лоб и руки. Он устал. Разговор с Нешатовым был тяжел даже физически. Надо ли было его уговаривать? Может быть, ушел бы и дело с концом?
Ган отворил форточку с косым крестом и подставил лоб под свежую струю воздуха.
Зазвонил телефон.
«Так и живем», — сказал себе, подходя, Ган.
— На такую зарплату хрен у вас кто пойдет, — сказал Картузов. — Лучше ящики пойду грузить, капустой торговать, помидорами. Утечка, усушка, какой-никакой, а приварок. И от людей уважение. А кой мне почет техником? Ни тебе инженер, ни тебе золотарь. Нынче честь — возле еды-питья да мануфактуры. А вашу эн-тэ-эр я в гробу видел. На такую зарплату...
«Хоть не ругается, и то спасибо», — подумала Магда.
— Николай Федотович, мне совсем немного от вас надо. Только эту гайку отвернуть. Сама не могу, руки слабые.
— Эх ты, комариха! — пожалел ее Картузов, взял гаечный ключ и загремел им, пытаясь ухватить гайку. — Ставят таких тоже. Ни лудить, ни паять, только книжки читать.
— Паять я умею, — обиделась Магда. — Все свои схемы сама паяю.
— Это такое присловье. Про вашего брата-ученого. Фыр-фыр, у него идеи! Давай ему двести двадцать! А у меня самого, может, идеи не хуже ваших.
— Что же вы их не осуществите?
— А когда? Как просплюсь, все забываю. А у пьяного идей до пса, а руки не ходят. Так и живу. А жалко! Идеи — высший класс, как огурчики. Боюсь, кто-нибудь сплагиачит. Подслушает этакий очкарик, выдаст препринт...
«Ну, пошли умные слова, — думала Магда, — сейчас начнет ругаться». Но Картузов не спешил с руганью.
— Раз, два, взяли! — бормотал он, орудуя ключом. — Три, четыре, взяли... — ключ все соскальзывал. Картузов отвернул гайку, но не ту.
Магда рассердилась:
— Заверните обратно! Я не ту просила отвернуть, а эту!
— Постой, не торопись! — Картузов размахивал ключом. — И ту отверну, и эту! У меня идеи зашевелились! Все раскручу, разверну к чертовой матери. Завтра соберу по своей идее. Ты запиши, чтоб не забыть: правое напряжение подать налево, левое — направо. Будет в сам-раз!
— Николай Федотович, не надо!
Она потихоньку-полегоньку отталкивала его от установки.
— Прошу вас, оставьте как есть. Завтра мне Феликс все сделает.
Картузов произнес несколько ругательств, вставляя в промежутках «Феликс-Меликс». Видно, он и впрямь собрался разнести установку к чертям. Магда узеньким кулачком ударила его в грудь. Он безмерно удивился:
— Драться вздумала, пигалица? Да тебя от земли в телескоп не видать! Мышь в коробу!
— А ну-ка вон отсюда! — крикнула Магда.
Картузов уронил ключ:
— А я что? Я ничего. Я на своих на двоих. Ты на меня не смей! Экая фасонистая! — куражась, он все же пятился спиной к двери, а Магда его подталкивала. Робость на его лице боролась с восхищением. — Ну и баба! — бормотал он. — Шамаханская царица! За такую бабу десятку не жаль! Бери последнюю! Два поллитра!
Вынув из кармана десятку, Картузов помахал ею в воздухе. Магда озверела, вытолкала его за дверь (откуда силы взялись?). Ключ повернула на два оборота и села, переводя дух.
Картузов снаружи бился об дверь и бубнил:
— Магда Васильевна, а Магда Васильевна! Если оскорбил, то извиняюсь. Докажу, только дверь расшибу к чертовой матери. Магда Васильевна! Ягодка вы моя! Я вас вот как уважаю. Вы мне как родная мать. Когда я вас оставлял без последствий?
Толчки и призывы становились все реже, наконец смолкли. Ушел? Нет, вздыхает.
«Дура несчастная, — ругала себя Магда, — взялась переделывать узел, а сама гайки отвернуть не могу. Феликс был прав, когда предлагал отложить на завтра. Позвоню-ка ему, пусть приходит на выручку».
— Слушаю, — сказал голос.
— Феликс, это я.
Голос загорелся, расплавился:
— Магда, милая, как я рад!
— Что ты сейчас делаешь?
— Ничего. Жду тебя. Приходи сейчас. Слышишь?
— Я не о том. Видишь ли, Картузов...
— Так я и знал! Что за манера всегда говорить о работе? Нет других тем? Нам с тобой нужно в конце концов объясниться. Приходи, честное слово, я тебя не трону. Только поговорим. Имею же я на это право, черт возьми? После того, что было?
