Наступила долгая пауза. Сеньориты, сидевшие в углу на диванчике и креслах, тоже молчали, жадно высасывая из вафельных трубочек красную массу суфле; время от времени они отнимали трубочки от губ, чтобы перевести дыхание, и, улыбнувшись друг другу, с легким вздохом возвращались к своему увлекательному занятию.
– Ты ходила смотреть столовую? – вдруг спросила Мария-Луиса.
– Правда, очаровательно?
– Эти занавеси, мебель… Там все преобразилось.
– Знаю, это глупо, – сказала донья Кармен, – но я готова прыгать от радости, как ребенок.
– Вовсе не глупо. Хотя я работала куда меньше, чем ты, я тоже…
– По правде говоря, если бы не ты, думаю, ничего не было бы сделано.
– Притом еще здесь все делается так медленно, а алькальд так неповоротлив…
– Ты имеешь полное право утверждать, что столовая – дело твоих рук.
– Если бы не вы, – вздохнула донья Кармен, – плохо бы мне пришлось!..
– Мы? – сказала Эльвира. – Мы помогали тебе урывками.
– Наши старички, право же, вполне заслужили это, как и многое другое. Бедняжки, они были такие бесприютные…
– Там они будут чувствовать себя как дома… Столько света и так чисто!..
– Алькальд только что прислал список чествуемых. Представь себе, один из них участвовал в кубинской войне.
– Это дедушка Хосефы с рынка, – сказала Флора. – Ты разве не знала?
– Кто? Тот старичок, что ходит в белой шапке?
– Да, такой милый старичок, он еще раздает детишкам каштаны.
– Предстоит еще вручать медаль тестю Мартина из «Убежища». Днем я разговаривала с Хулией, она мне об этом сказала.
– Кажется, у него не все дома, – заметила Эльвира. – Недавно мои племянники видели, как он выписывал кренделя прямо перед церковью, вдрызг пьяный.
– Что ты говоришь!.. Раньше он никогда не пил.
– Хулия мне все объяснила, – сказала донья Кармен. – Бедняга немного свихнулся…
– Это очень печально, в его годы.
– Что поделаешь! – вздохнула Эльвира. – Такова жизнь…
Прислуга принесла новый поднос со сластями, и донья Кармен воспользовалась паузой, чтобы развязать узел и спустить тяжелые желтые занавеси на окнах. Люстра под потолком отбрасывала радужные отсветы. От сквозняка, гулявшего по комнате, стеклянные подвески люстры позвякивали.
– Какой ветер, – сказала донья Кармен. – Соседи, которые живут в той половине дома, неплотно прикрыли окно, и у них вылетели все стекла.
Эльвира незаметно покинула кружок хозяйки и подвинула стул к своим подругам, расположившимся на софе.
– Видели бедняжку Флору? – спросила она, понижая голос.
– Мы как раз о ней говорили.
– Где она откопала этот наряд?
– Бедняжка в нем как в маскарадном костюме.
– Я едва удержалась от смеха, когда ее увидела…
Мария-Луиса тоже поднялась и оперлась локтями о спинку стула, на котором сидела Эльвира.
– Что такое? – прошептала она.
– Ничего особенного. Мы говорили о Флоре.
– Я так и подумала, глядя, как вы смеетесь…
– Ты обратила внимание на ее юбку?
– Да что там, я не могла оторвать глаз от декольте.
Все расхохотались.
– Ой, я отойду! – сказала Мария-Луиса. – А то она поймет, что мы смеемся над ней.
– Что ты! Бедняжка думает, что она нас ослепила.
– К тому же сейчас она разговаривает с Анхелой. Уверена, что она даже не слышит нашего смеха.
– Тогда я пойду к ним, – сказала Эльвира. – Если она разговаривает с Анхелой, я не хочу пропустить ни единого слова.
Когда она подошла к кружку, донья Кармен протянула ей тарелочку:
– Дорогая, вот тебе еще сласти.
– Я никогда не выезжала из Испании, – говорила Анхела, – но достаточно поглядеть на все, что появляется из-за границы, чтобы представить себе, какой там ужас.
– Мы говорили о безнравственности, которая царит в других странах, – пояснила Лола. – Магдалена утверждает, что везде одинаково.
– Нет, этого я не говорила. Я лишь утверждаю, что в упадке наших нравов виноваты не только туристы.
– Магдалена права, – вставила Эльвира. – У нас не меньше бесстыдства, чем во Франции или в тридесятом царстве.
– О нет-нет, не говори так, – запротестовала Флора. – В нашей стране, к счастью, еще сохранились кое-какие принципы. Но во Франции…
– Ба, то же, что и здесь! Может быть, только все немного откровеннее, потому что там придают этому меньше значения.
– Когда я в последний раз была во Франции, – сказала Флора, краснея, – я ехала однажды в переполненном купе первого класса… Внезапно поезд вошел в туннель. Едва лишь стало темно, как господин, сидевший рядом со мной, захотел этим воспользоваться…
– Что ты говоришь! – воскликнула Анхела.
– Хуже всего, – продолжала Флора, красная как кумач, – что этот человек считал свое поведение вполне нормальным и, кажется, очень удивился, когда, вместо того чтобы предоставить ему свободу действий, я отвесила ему пощечину.
– Подумать только, – с наивным изумлением прошептала Лола. – В жизни не слыхала ничего подобного.
– С бедной Флоритой вечно случаются странные вещи, – прошелестела Эльвира на ухо донье Кармен. – Как-то она рассказала мне, что видела в Париже ревю, где мужчины выходили на сцену в чем мать родила… совсем без всего…
– Думаю, дорогая, – продолжала Флора, – что они, должно быть, к этому привыкли. Насколько я могла заметить, мой сосед не был единственным… Только остальные женщины в вагоне и не думали протестовать.
– …даю тебе слово, – уверяла Эльвира донью Кармен. – Когда она поняла, что я ей не верю, она стала объяснять, что в таком виде выступал Шевалье и театр был полон женщин с полевыми биноклями.
– Что бы мне ни говорили, – сказала Лола, – а я бы таких женщин сажала на кол.
– И притом я была среди представителей высшего общества… можешь себе представить, каковы низшие классы…
– Они бывают иногда лучше прочих, – заметила Магдалена.
– Да, – сказала донья Кармен, прищелкнув языком. – На них можно положиться.
– Кажется, носителями культуры становятся менее образованные люди…
– Как раз об этом я думала летом… Стоит только посмотреть на наши пляжи…
– По-моему, Флорита права. Но в Испании все же еще остались порядочные люди.
– Да, слава богу, – заключила Флора. – Иначе, если бы все так шло, мы скоро не знали бы куда деваться.
Как заводные куклы, приведенные в движение одной и той же пружиной, дамы, сидевшие кружком возле хозяйки, с единодушным одобрением закивали головами.
* * *
Когда, прощаясь, Пабло спросил Атилу, пойдет ли он вечером в «Погребок», тот даже не удостоил его ответом. Власть, которую он имел над своим другом, этим и была хороша: что бы Атила ни делал, Пабло всегда подчинялся ему беспрекословно и не допытывался, какими соображениями он руководствуется. Атила коротко бросал: «Принеси это. Сделай то», и Пабло выполнял приказ, довольный уже тем, что может оказать ему какую-то услугу, хотя отлично знал, что друг не поблагодарит его, а если даже и будет благодарен, постарается это скрыть.
Трудность порученного ему дела не имела значения. Однажды Пабло украл для него деньги из отцовского сейфа, в другой раз заплатил из своих сбережений за сумку, которую Атила купил в подарок Хуане. Оба раза Атила лишь улыбнулся: «Браво. Со временем мне, быть может, удастся сделать из тебя что-то путное». Пабло во всем полностью полагался на него, без возражений признавал его превосходство и, казалось, гордился своей ролью статиста. В его покорности было что-то от покорности животного: он лизал руки хозяина, словно побитый пес.
Тем не менее в этот вечер он попробовал спорить:
– Позволь мне пойти с тобой, Атила… Ты знаешь, больше мне выйти не с кем… Если ты уйдешь, мне придется сидеть дома.
Но Атила не снизошел к его слезным мольбам. То, что Пабло пожимал руку Хуаны, привело его в ярость, и он решил воспользоваться случаем, чтобы отомстить. Пабло пришлось смириться, и Атила, уходя, крикнул ему:
– Не жди, что я попрошу у тебя прощения. Если меня от чего мутит, так это от твоего страдальческого вида.
Нет, с такими людьми, как Пабло, ничего не поделаешь. Целый день он следовал за Атилой как тень, куда бы тот ни шел, давал деньги, когда ему хотелось выпить, заботился о нем, когда тот падал пьяный, – ну прямо воплощение преданного друга, молчаливого и самоотверженного. Подавляя зевок, Атила открыл дверь «Погребка» и, войдя, потребовал у хозяйки литр белого вина. В заднем помещении громко пели цыгане, сопровождая каждый куплет возгласами и хлопая в ладоши:
О святой Иосиф,
Скоро выйдет замуж
Пречистая дева
За господа бога.
Самый молодой из них плясал без пиджака, стиснув пальцами воображаемые кастаньеты. Остальные подзадоривали его криками, подносили выпить, когда он останавливался, и снова выталкивали его в круг, пьяные и возбужденные.
– Давай, Пепе.
– Молодец, Пепе.
– Тебе это раз плюнуть.
