Констанс. Я знаю одно. Его можно попробовать.
Орели. Уж не напишешь ли ты председателю совета министров?
Констанс. Почему бы и нет? До последнего времени он всегда ко мне прислушивался.
Орели. Он тебе отвечает?
Констанс. Ему незачем отвечать, раз он прислушивается к тому, что я пишу. Мы можем предупредить его пневматичкой. Этим способом я известила его, что у папского нунция нет холодильника. И в течение двух дней нунций его получил.
Орели. А он послушался тебя, когда ты написала ему, чтобы он аннексировал Люксембург?
Констанс. Нет, и я узнала – почему. Он уже дал определенные обязательства.
Орели. Может быть, он тоже дал их за золото… А что предложите вы, Габриэль?
Констанс. Ты же знаешь Габриэль. Она предложит посоветоваться со своими потусторонними голосами.
Габриэль. Вот именно. Я спрошу у них совета, и вечером мы встретимся снова.
Орели. На это у нас нет времени, и к тому же голоса Габриэль никогда не были настоящими голосами.
Габриэль. Как вы смеете говорить такое, Орели!
Орели. А откуда они теперь исходят, ваши голоса? По-прежнему из швейной машины?
Габриэль. Нет, из грелки. Это гораздо лучше. Таким образом, мне не приходится отпарывать подкладку и снова подшивать ее на машине. Надо сказать, что сейчас голоса не сообщают ничего утешительного. Вчера они настоятельно требовали, чтобы я выпустила на волю канареек: «Выпустите их! Выпустите их!». А то, что они говорили сегодня утром, как-то связано с откровениями Орели: «Париж… Беда!.. Париж… Беда!».
Констанс. А вы их выпустили?
Габриэль. Они не хотят вылетать из клетки, хотя дверцы открыты.
Орели. Какие же это голоса! Говорящие предметы – дело вполне обычное. По тому же принципу работают грампластинки: человек так долго говорит перед ними, что они издают эхо. Но это еще не значит, что с ними можно советоваться. В таком случае мы оказались бы не умней идиотов, занимающихся столоверчением. Нет, решение гораздо проще и зависит только от нас.
Констанс. Ну еще бы! Раз ты оказываешь нам честь посоветоваться с нами, значит, решение твое уже принято.
Орели. Угадала. У меня есть план. Нужно было выяснить, кто виновники зла. Сегодня утром я это узнала.
Констанс. Кто же они?
Орели. Не важно. Полный список их имен и должностей я получила от глухонемого. Затем надо было устроить так, чтобы все они собрались в одном месте.
Констанс. Согнать их в одно место? Как дичь?
Орели. Именно как дичь. У меня записаны все их адреса, и я нашла приманку. Все они, без исключения, будут здесь в течение ближайших пятнадцати минут.
Габриэль. Господи, что же вы станете с ними делать?
Орели. Вы здесь именно для того, дорогие мои, чтобы раз навсегда решить этот вопрос. Слушай внимательно, Констанс. Пораскиньте умом, Габриэль. Те, кто порождает на земле голод, крадет наши боа, подготовляет войны, кто получает комиссионные, устраивает себе назначения на ответственные места, не имея дипломов, и развращает молодежь, соберутся здесь, в этом помещении. Имеем мы право уничтожить их всех разом? Если вы согласны, я знаю способ…
Габриэль. Убить их?
Орели. Навсегда изъять их из этого мира.
Констанс. Намерение у тебя прекрасное. Но есть ли у нас право на это? Спроси сперва у своего исповедника.
Орели. Однажды, когда я призналась аббату Бриде на исповеди, что хотела бы убить всех злодеев, он мне сказал: «Не отказывайте себе в этом, дочь моя. Когда вы решитесь, я сам вложу вам в руки ослиную челюсть Самсона».
Констанс. Он это говорит так, на ветер. Прижми его к стене. А как ты намереваешься осуществить свой план?
Орели. Это уж мой секрет.
Констанс. Убить их не так уж трудно. Но смерть должна быть такой, чтобы не осталось следов. Даже если через друзей ты раздобудешь калильную печь или целый бассейн соляной кислоты, ты, надеюсь, не воображаешь, что их так легко будет туда загнать? Мужчины – ужасные неженки. Они будут отбиваться, как черти.
Орели. Это уж моя забота.
Констанс. Хуже всего, что мы в любом случае рискуем наказанием, когда обнаружится их исчезновение. Жаль, что здесь нет Жозефины! Она в свойстве с адвокатом Лашо и наизусть знает весь уголовный кодекс.
Орели. Никто ничего не заметит. Когда у тебя гноится пузырчатый лишай, ты квохчешь, как курица. А помнишь ты о нем, когда он проходит? Мир в целом болеет так же, как отдельный человек. Едва болезнь исчезает, как в нее перестают верить. Пройдет закупорка вен души, сердце перестанет задыхаться, все станут добрыми, порядочными, честными, небо очистится – и все тут! Впрочем, благодарны мне будут не больше, чем ты – изобретателю бальзама от лишая. Я уверена, ты ему ни разу не написала.
Габриэль. Подумайте хорошенько! Смерть – дело серьезное.
Орели. Смерть человека стоит столько же, сколько он стоил при жизни. Смерть ничтожества – ни гроша.
Габриэль. Заклеймить их каленым железом, отрезать им ухо, на худой конец! Но убить – это многовато.
Орели. А чем вы их заклеймите? Своими формочками для вафель? Нет, дорогие. Единственное мое средство от них – смерть. Согласна, Констанс?
Констанс. Сперва один вопрос. Он сейчас здесь, Габриэль? Да или нет?
Орели. Что тебе еще в голову взбрело?
Констанс. Я спрашиваю Габриэль, видит она в данный момент своего гостя?
Габриэль. Я не имею права сказать вам это.
Констанс. Вы его видите. Я в этом убеждена. Вот уже минуту вы оживленно болтаете, жеманничаете. Но уверяю вас, ему это не так уж приятно. Вы гораздо обаятельнее, когда держитесь просто.
Орели. Да тебе-то что, видит она его или нет?
Констанс. А то, что я теперь слова не вымолвлю. Я считала твердо условленным, что встречаться мы всегда будем без посторонних и что каждая из нас оставит дома свои причуды и своих гостей.
Орели. Но ты же приводишь с собой Дики?
Констанс. При чем тут Дики? Во всяком случае, я отказываюсь принимать такое важное решение и голосовать за смерть хотя бы одного человека в присутствии постороннего лица, даже если это лицо не существует.
Габриэль. Вы не слишком любезны, Констанс.
Орели. Ты с ума сошла, что ли? Неужели ты настолько ограниченна, что думаешь, будто, находясь вместе, без посторонних, мы совсем одни? Неужели ты считаешь нас настолько нищими духом или настолько впавшими в детство, что из миллионов существ, иллюзорных или реальных, но жаждущих общения и беседы, ни одному не пришлось бы по душе наше общество?.. И скажу тебе, Констанс, что перестану тебя уважать, если ты впредь не будешь говорить так, как будто тебя слышит весь свет, весь мир, населенный реальными или нереальными существами. Твои теперешние разговоры – чистое лицемерие!
Габриэль. Браво, Орели!
Констанс. Орели, ты же знаешь…
Орели. Я знаю, что, когда мы собираемся вместе, это знак для них. Мы даем им понять, что в сутолоке и маскараде этого мира есть, во всяком случае, маленький кружок, где их примут приветливо и где им будет покойно. А они это отлично знают и пользуются этим. Не каждый день удается им раздобыть себе сумасшедшую старуху, которая позабавит их своими россказнями о Дики. Но ты об этом даже не подозреваешь. Для тебя мы – одни. Чьи-то руки касаются наших рук, наших волос, сдвигают твой парик, а для тебя мы – одни. Окно само распахивается, когда нам становится слишком жарко, я нахожу в буфете холодные сливки, которые никто туда не ставил, все равно мы – одни. Когда на днях ты запела «Колинетту», чей-то бас стал подпевать тебе с середины комнаты: нет, мы – одни!
Констанс. Орели, ты отлично знаешь, что у меня…
Орели. У тебя, у тебя, но только не здесь! Вечно ты тщеславишься! У тебя их так много, что они просто теснятся в комнате. Ты не только одержима видениями, ты еще близорука. Ты воображаешь, что они у тебя завсегдатаи. Скрипнула половица – значит, они танцуют во главе с самой Тальони. Ты стоишь в ночной рубашке и видишь свое отражение в зеркальном шкафу – это Лакордер. Ты забыла в ящике мешок с пересохшим уже черносливом – это их подарок тебе на день рожденья. Иногда я недоумеваю, уж не впрямь ли ты одна из тех женщин, которые живут среди призраков. Мне очень жаль, что Габриэль видит, как ее гость присутствует при этой сцене, но у меня уже давно нет сил сдерживаться: вот-вот лопну…
Габриэль. Он ушел.
Орели. Ну вот, ты довольна? Итак, раз уж тут, кроме нас, никого нет, ответь наконец! Ты согласна?
Констанс. Зачем тебе мои советы, раз ты меня так презираешь?
