Список книг «Вавилонской библиотеки»
1. Джек Лондон. «Тысяча смертей»
2. Хорзе Луис Борхес. «25 августа 1983 года»
3. Густав Майринк. «Кардинал Напеллус»
4· Леон Блуа. «Нелюбезные истории»
5. Джованни Папини. «Убегающее зеркало»
6. Оскар Уайльд. «Преступление лорда Артура Севила»
7· Вилье де Лиль-Адан. «Страшный сотрапезник»
8. Педро де Аларкон. «Приятель смерти»
9. Герман Мелвилл. «Писец Бартлби»
10. Уильям Бекфорд. «Ватек»
11. Герберт Уэллс. «Дверь в стене»
12. Пу Сун-лин. «Тигр в гостях»
13. Артур Мейчен. «Сияющая пирамида».
14. Роберт Льюис Стивенсон. «Остров голосов»
15. Кит Гилберт Честертон. «Око Аполлона»
16. Жак Казот. «Влюбленный дьявол»
17. Франс Кафка. «Коршун»
18. Эдгар Аллан По. «Украденное письмо»
19. Леопольдо Лугонес. «Соляная фигура»
20. Редьян Киплинг. «Дом чудес»
21. Сказки «Тысячи и одной ночи» в переводе Галлана
22. Сказки «Тысячи и одной ночи» в переводе Бёртона
23. Генри Джеймс. «Друзья друзей»
24. Вольтер. «Микромегас»
25. Чарльз Говард Хинтон. «Научные романсы»
26. Натаниэль Готорн. «Великий Каменный Лик»
27. Лорд Дансейни. «За пределами полей, которые мы знаем»
28. Саки. «Молчание леди Энн»
29. «Русские сказки»
30. «Аргентинские сказки»
31. Хорхе Луис Борхес и Адольфо Биой Касарес. «Новые истории Бустоса Домека»
32. Хорхе Луис Борхес. «Книга сновидений»
33. Хорхе Луис Борхес. Избранные сочинения
Франц Кафка
«Коршун»
Известно, что Вергилий перед смертью поручил своим друзьям предать огню незавершенную рукопись «Энеиды», вобравшую в себя одиннадцать лет вдохновенного и кропотливого труда; Шекспир никогда не имел намерения объединить в одном томе множество написанных им пьес; Кафка поручил Максу Броду уничтожить свои романы и новеллы, хотя и понимал, что они обеспечат ему славу. Сходство этих выдающихся эпизодов, по моему мнению, иллюзорно. Вергилий не мог не рассчитывать на почтительное неповиновение друзей; Кафка рассчитывал на своеволие Брода. В случае с Шекспиром было иначе. Де Куинси предполагает, что для Шекспира признание заключалось в постановке, а не в публикации; значение имели именно театральные подмостки. К тому же человек, действительно желающий, чтобы его книги исчезли, не станет перепоручать эту задачу другому. Кафка и Вергилий не стремились к уничтожению написанного, они лишь хотели избавить себя от ответственности, которую неизбежно накладывает созданное произведение. Думаю, что Вергилий был движим соображениями эстетическими: он захотел бы исправить какую-то строку, переменить какой-то эпитет. Случай Кафки представляется мне более сложным. Его творчество можно определить как притчу или как последовательность притч, тема которых принадлежит этике: это отношения между человеком и божеством и его непостижимой вселенной. Несмотря на современный антураж, его творчество отстоит от того, что принято называть современной литературой, дальше, чем от «Книги Иова». Оно апеллирует к религиозному, в первую очередь иудейскому, сознанию; формальные подражания вне этого контекста лишены смысла. Кафка рассматривал свое творчество как деяние веры и не желал, чтобы его писания лишали читателей надежды. Вот почему он поручил своему другу уничтожить написанное. Можно предложить и другие объяснения. Дело в том, что Кафка мог грезить только кошмарами и при этом сознавал, что их безостановочно порождает сама реальность. С другой стороны, Кафка знал, что промедление является мощным средством воздействия, – это присутствует почти во всех его книгах. То и другое, скорбь и промедление, его тяготили. Кафка предпочел бы сочинять радостные книги, но его честность не соглашалась на такие поделки.
Никогда не забуду, как я впервые читал Кафку в одной преднамеренно-современной антологии 1917 года. Ее авторы (не всегда лишенные таланта) посвятили себя изобретениям: они изобрели отсутствие пунктуации, отсутствие заглавных букв, отсутствие рифм, пугающую имитацию метафор, обилие сложносоставных слов и прочие изыски, свойственные той молодежи и, возможно, любой молодежи. Посреди этого печатного грохота притча за подписью «Франц Кафка» показалась мне, несмотря на доверчивость юного читателя, необъяснимо пресной. Теперь, по прошествии лет, я решаюсь признаться в своей непростительной литературной бесчувственности: я прошел мимо откровения и ничего не заметил.
Всем известно, что Кафка всегда ощущал вину перед своим отцом – на мистическом уровне, как народ израильский перед своим Богом; иудаизм Кафки, отделявший его от большинства людей, не мог не отразиться и на его творчестве. Сознание близкой смерти и лихорадочное возбуждение больного туберкулезом определенно обострили все его чувства. Эти соображения второстепенны; на самом деле, как сказал Уистлер, «искусство случается».
Две идеи (лучше сказать, две навязчивые идеи) движут творчеством Франца Кафки. Первая – это подчиненность, вторая – бесконечность. Почти во всех его историях возникают иерархии, и эти иерархии бесконечны. Карл Россман, главный герой его первого романа, – бедный немецкий эмигрант, ищущий свой путь на неизведанном континенте; в конце концов его принимают на работу в Большой оклахомский летний театр; этот бесконечный театр полон народу и представляется подобием рая. (Глубоко личная черта: даже в этом воплощении райских кущей люди не становятся счастливыми, повсюду их ожидают разного рода задержки и отсрочки.) Герой второго романа, Йозеф К., все больше запутывается в перипетиях бессмысленного процесса: ему не удается узнать, за какое преступление его судят, не удается даже встретиться с невидимым трибуналом, который будет его судить; в конце романа Йозефа К. без всякого суда приговаривают и казнят. К., герой третьего романа, – это землемер, вызванный в некий замок, но попасть туда никак не удается, и он умирает, непризнанный чиновниками, управляющими замком. Мотив бесконечной отсрочки доминирует и в рассказах Кафки. В одном из них речь идет об императорском послании, которое никогда не будет доставлено из-за людей, стоящих на пути у посланника; в другом – о старике, который умирает, так и не побывав в соседней деревне; еще в одном – о соседях, которым никак не удается встретиться. В
